Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

Сара будто поясняет нам сложную и утомительную процедуру, наподобие оформления ипотеки или оспаривания штрафа за парковку.

– Ему хуже? – в шоке переспрашиваю я.

Внезапные осознания случаются со мной постоянно. В душе, когда я открываю новую бутылочку геля для душа. Делаю первый глоток кофе утром, смотрю в окно, чувствую холодный зимний воздух на лице. Если мы проиграем в суде, я буду в изоляции очень долго. Я не искала информацию в сети, не спрашивала Сару, но я знаю, сколько это продлится, из одного слова, подсмотренного в ее записях.

Пожизненно.

Ирония в том, что такой приговор – это прямая противоположность жизни.

Сара на меня не смотрит, разливая воду из кувшина по трем стаканам и добавляя по дольке лимона. Капли падают на стол, я растираю их указательным пальцем. Рубен следит за моими движениями.

Просматриваю показания свидетелей. Строки сливаются воедино. Осознаю только одно: мозг Имрана поврежден, но никто не знает, до какой степени.

Не хочу читать это все, но читаю. Слова втыкаются в кожу, как сотни игл.

На данный момент он не может заботиться о себе, вероятнее всего, непригоден к работе и скорее всего никогда не вернется к прежней жизни. У него сложности с контролем эмоций. Провалы в памяти, и он постоянно заново представляется медсестрам. Как печально констатирует его сестра, это уже не Имран. Он пьет чай механически, через соломинку, чашку держит медсестра; по словам его сестры он забыл, что ненавидит чай.

Мои глаза наполняются слезами.

Чай стал для меня символом травмы, навсегда меняющей жизнь.

Сара смотрит на меня, пока я переворачиваю листы.

– Пока это просто предположения. Мы не знаем, каково в действительности его состояние, он пока стабилен, – говорит она, – поэтому пока не принимайте близко к сердцу. Потом появятся более полные данные: о прогнозе и его травмах. Нам нужно сконцентрироваться на том, что его сестра сообщила о той ночи, и связать как-то эту информацию с вашей ошибкой. Чтобы люди увидели, как легко можно было эту ошибку совершить.

Она мельком показывает мне пару фотографий, сделанных в больнице. Рана на голове глубокая и красная. Лицо с закрытыми глазами. Он совершенно непохож на Сэдика. У него выступающие, высокие скулы, широкий чувственный рот с опущенными вниз уголками.

– Могу я его увидеть? – хриплю я.

– Кого? – переспрашивает Сара.

– Имрана. А как он выглядел раньше?

– Я не знаю.

Рубен забирают у меня бумаги и кладет их на стол текстом вниз. Благодарно смотрю на него, но в действительности обдумываю последнее предложение, которое прочитала в заявлении свидетеля.

Раньше Имран любил бегать, танцевать, учился на курсах шеф-поваров в центре Лондона. Он страдал социофобией, но учился справляться с ней с помощью упражнений и когнитивно-поведенческой терапии. В тот вечер он вышел на пробежку.

Он бегал, он просто бегал.

Я почти смеюсь. Я могу представить это, как рассказ; вся жизнь вела меня к этому моменту.

Когда мне было пять, я думала, что видела клоуна рядом с нашей машиной на заправке, пока мама, папа и Уилф были внутри. Я клялась, что видела его, а они только смеялись. «Джоанна-фантазерка – говорили они. – Она путает фантазии и реальность».

Последние годы школы я проела, выдумывая истории о странных людях из моих учебников. Оглядываясь назад, понимаю, что все мои одноклассники были одинаковыми, и внезапно в Оксфорде все оказались такими… разными. Мужчина с темными волосами длиной до талии. Вместо того, чтобы обсуждать «Улисса», я представляла то, как он расчесывает их каждое утро, проводя расческой сто раз. Веселая девушка с кудряшками, концы которых выкрашены в красный. Юноша, который так тщательно делает записи, что его папка битком набита безупречными, изящными конспектами.

И я придумываю истории про каждого посетителя библиотеки. Или придумывала, не важно. Мужчина с маленькими повторяющимися шрамами на предплечьях. Женщина с лысиной на макушке. Парень с бородой, косматой шевелюрой и мудрыми, добрыми глазами, которого я про себя называю Гэндальфом. Кто они? Я воображаю их жизни.

И вот сейчас. Прекрасный, разворачивающийся в реальном времени рассказ о женщине-фантазерке. Пальцы Бога подняли меня и поместили в неправильном месте, в неправильное время, и я представила, что кто-то, кто просто вышел на пробежку, пытался напасть на меня.

Его жизнь изменилась, и гораздо больше, чем моя. Я заслужила наказания. Самое худшее – это его раны, его жизнь.

Рубен откашлялся.

– И в чем суть всего этого? Она неопасна, ее не нужно изолировать. Скорее всего даже он не хочет, чтобы ее посадили в тюрьму.

– Меня вам убеждать не надо, – Сара отвечает ему даже с какой-то добротой в голосе, а не в своей обычной авторитарной манере.

– Наказать и подавить. – Рубен же говорит с ней голосом, которым обычно разговаривает с консерваторами.

Замечаю, как Сара непроизвольно отодвигается от него. Чего Рубен не понимает, так это того, что он никогда не сможет поменять чьего-либо мнения.

– Это же и есть цель тюрьмы, не так ли?

– Да, но…

– Ее не надо наказывать, она не собирается делать этого снова. А что дальше? Попытаться исправить ее? Приставить к ней офицера надзора? Вариант. Она оказалась не в том месте, не в то время. Еще одна цель тюрьмы – изолировать нарушителей из общества, верно? Потому что они опасны. Но она же – нет. Я просто не понимаю, почему… Ей же грозит солидный тюремный срок, так?

Сара ничего не отвечает, только кидает на меня быстрый взгляд. Она знает, что я не хочу ничего знать, поэтому молчит, она хороший адвокат.

– Вы упустили одно.

– Что? – спрашивает Рубен.

– Правосудие.

– Правосудие? – повышает он голос.

– Это закон, – говорит Сара, широко разводя руками. – Обвинение должно доказать, что Джоанна нарушила закон. Она невиновна, вот за что мы боремся. Самооборона, ошибка. Если мы докажем, что ошибка была совершена ненамеренно, по недосмотру, то тогда закон будет рассматривать ваше дело, как будто бы это был Сэдик. Затем нам нужно будет доказать только, что вы действовали в рамках самообороны.

Я думаю об Имране и его чае. Но тихий, слабый голос на задворках моего сознания соглашается с Рубеном: в чем польза наказания? Что изменится для Имрана, если я сяду в тюрьму? Для чего это все? Эта мысль похожа на дождевое облако, перемещающееся по моему сознанию. В чем смысл?

Если вы совершили преступление – вы заслуживаете наказания. Это закон Великобритании. Идея в том, что закон должен учесть все возможные причины и оправдания. Если у вас таковых нет, вы получаете наказание.

Я ничего не говорю, я не хороший человек.

– Но это была ошибка, – продолжает Сара. – И на этот случай есть закон, который на нашей стороне… Я думаю, это наш лучший вариант, хотя он используется не очень часто. Сэдик должен помочь. Я буду убеждать его, что лучше всего быть честным – помочь доказать, что с вашей стороны это была ошибка. – Ее черты смягчились, и я вижу даже какую-то симпатию, а не только юридические объяснения. Возвращалась ли она когда-нибудь одна домой после веселого вечера? Возможно, она избежала пули, которая попала в меня.