Ирина Кошман - Силки на лунных кроликов

Из глубины леса раздается ее имя. Это мать. Злой волк ищет ее.

Доски, наконец, поддаются. Одна с треском ломается. Алиса выдирает ее, и теперь видит черную пустоту. Вонь бьет ей в нос. Вонь гнили и нечистот. Неужели так же воняло когда-то и от нее?

Крик человека теперь врезается в ее нежные уши.

– Я здесь, я помогу вам.

Алиса выбивает еще одну доску и теперь проскальзывает внутрь. Дышать невозможно, но она не боится. Слабый свет извне позволяет рассмотреть землянку. Просто нора в земле. Стон человека превращается в плач. Кто-то сидит в самом дальнем углу. Кто-то шевелится. Ночной кошмар, ужас, притаившийся в самой глубине души.

– Кто ты? Я тебя не обижу.

Плач. Мужской плач. Это не зверь. Это человек. Мужчина.

Она приближается. Но не может рассмотреть его лица. И теперь вспоминает про телефон. Включает фонарик. Яркий свет бьет в лицо человеку. Нет, не человеку. Это то, что от него осталось.

Изможденное, худое, грязное лицо. Он голый, полностью голый. Он плачет и стонет, и тянет руки. Во рту у него нет зубов. Он похож на труп. Живой труп. Он сидит в собственных фекалиях. На ноге тяжелая металлическая цепь с браслетом. Она связывает его руки ноги.

Не может этого быть! Не может!

Человек силится что-то сказать, но получаются лишь скомканные звуки, как будто он жует собственный язык.

– Кто ты?

Алиса не боится, она подходит ближе. Человек тянет слабые руки. На вид ему лет сто – не меньше.

Чье-то дыханье за спиной. Человек, этот мужчина, закрывает голову руками, как будто ждет удара.

– Вот сука, – говорит запыхавшаяся мать. – Нужно было задушить тебя подушкой.

Слова эти никак не ужасают Алису. Слова вовсе ничего для нее не значат. Она не умеет испытывать чувство оскорбленного достоинства. Но всё еще может испытывать страх и гнев.

– Не подходи, – шепчет Алиса и показывает телефон. – Я позвонила в «сто два».

Катерина застывает на месте. Она, в отличие от всех остальных, знает, что девочка не полоумная, не отсталая и не больная. И ее слова могут быть правдой. И даже если сейчас она запрет их обоих в этой землянке, звонок отследят.

– Это плохой человек, – хрипит Катерина и неожиданно для самой себя начинает плакать.

– Так это ты…

– Разве ты не помнишь? Ничего не помнишь?

– Что?

Слезы ручьем льются из глаз Катерины. Объяснять девчонке ее забытую память, значит, признать, что эта девчонка – ее дочь.

– Я ведь сразу поняла, что это ты. Сразу!

Алиса не понимала ни слова. Она сильнее сжала смартфон, как будто это был нож. Человек за спиной молчал, словно немой. Его страх можно было потрогать, как будто он был материален.

– Я сразу поняла, и вся моя жизнь рухнула в этот момент. Все эти годы я жила только одним – местью!

– Я не понимаю…

– Ты не помнишь? Ты должна помнить! Он жил на Малиновой улице! – Катерина указала пальцем на узника. – И кормил детей конфетами. Постоянно подзывал их к себе, заманивал. Мы все знали, кто он.

– Конфеты?..

– Да. Такие шоколадные, в блестящей обертке. Я эти фантики у тебя всегда в карманах находила. «Лунная соната».

Лунная соната. Лунная соната. Конфета, которую принес папа. Конфета, которую ты швырнула в стену, помнишь? Лунная соната. Боль от прошлого, которое всегда жило внутри тебя.

Ты берешь велосипед, на котором пляшут кролики, и едешь на Малиновую улицу за перекрестком. Едешь, потому что там «Лунная соната». Он улыбается тебе, дает конфету, гладит по голове и махает рукой на прощанье. Ты разворачиваешь «Лунную сонату», кладешь на язык и забываешь, что нужно вернуться домой. Забываешь и крутишь педали, крутишь. И пока последняя крошка шоколада растворяется у тебя на языке, ты уже въезжаешь на Центральную улицу. Твой дом так близко, но для тебя это очень далеко. Ты все еще сжимаешь фантик в потной ладошке. Смотришь на раму с кроликами. А потом позади раздается гул мотора. И потом пропасть…

Тишина… Жар… И лунные кролики пляшут по кругу. Луна, как серебряный шар, а кролики белые. Вот. И вся твоя жизнь превратилась в танец с лунными кроликами.

– Но он не сделал мне ничего плохого, – говорит Алиса. – Он не держал меня в подвале, ты же видишь!

– Это меня и убило! В тот самый день, когда я увидела тебя, такую большую, это меня убило! Все двенадцать лет я верила, что искупаю свою вину за то, что не усмотрела за Женечкой! За тобой! Что я наказала того, кто этого заслужил. Он ведь кормил всех окрестных детей конфетами, и нам это не нравилось! Мы сразу же указали на него, но его отпустили. Никаких доказательств не было. А я была уверена, что это он! Уверена!

– Нет, – прошептала Алиса, пятясь назад.

– Он был одиноким: ни семьи, ни жены, никого.

– Он не сделал ничего плохого…

– Плевать! Теперь плевать. Ты появилась и разрушила мою жизнь! Разрушила всё, во что я верила!

– Нужно отпустить его…

– Нет! Нет!

– Разве его никто не ищет?

– Говорю же: у него никого не было. Он исчез – и всё. И знаешь, что? Все вокруг были рады. Он больше не трогал наших детей.

– Он не делал ничего плохого. Он просто раздавал конфеты! Это не он чудовище, а ты!

Катерина громко дышала.

– Я не чудовище! Я мать! Я мать…

– А как же отец? Он знал?

При упоминании об отце Катерина перестала плакать. Ее тело обмякло, она села на землю у входа в землянку.

– Я должна была сделать это. Я… Постучалась к нему ночью. Плакала. Он открыл. И тогда я ударила его по голове чем-то… Уже не помню. Камнем? Затащила в машину и привезла сюда. В те времена здесь не было всё таким поросшим. Целую ночь я тащила его к землянке. Тут я подготовила цепи, связала его, – ее глаза уставились на Алису. – Я пытала его. Просила сказать, что он сделал с Женечкой. Но он отпирался. Так всё и осталось. На все десять лет. А потом твой отец проследил, куда я хожу. Хотел пойти в милицию. И я тогда была в ужасе. Не знала, что делать. Он был за рулем, и я дернула руль, и машина влетела в столб. Шел ливень. Я думала, мы погибнем. Просто погибнем. Но мы остались живы, а твой отец получил удар. Инсульт. Он не мог больше говорить, ходить. Но он всё знал, всё помнил.

Его руки тянутся к тебе. Он силится что-то сказать, вот прямо как этот человек позади тебя. Он силится позвать на помощь. Он безмолвными губами говорит: «Беги! Беги!». Но она закрывает двери, отрывает тебя от него. Она боится, что он сможет сказать. Она не подпускает тебя к отцу. Ведь он всё знает.

– Как ты могла?.. – прошептала Алиса.

– Как? Как? Ты вернулась совсем чужая. Ты не моя дочь! Кто-то отнял у меня двенадцать лет. Кто-то отнял поцелуи на ночь, сказки, косички. Кто-то забрал у меня первое сентября и последний звонок! И они никогда не вернутся! Ты вернулась, а жизнь нет! Жизнь осталась там! В тот день! А ты называешь этого… Папой. Ты любишь его. Боже! Как?..