Кэти Лоуэ - Фурии [litres]

Оркестр заиграл медляк, приторно сентиментальную мелодию песни «Я люблю тебя, люблю, буду любить» с ее тошнотворными повторами одних и тех же слов; мы смотрели, как пары неторопливо движутся в такт музыке.

– Какое позорище. – Из-под маски голос Робин был едва слышен.

– А по-моему, нормально.

Я взглянула на мерно раскачивавшиеся парочки в центре зала, под подвесными светильниками, поднимавшие клубы пыли с пола и разгонявшие волны паров сухого льда. На потолке по-новому оживали в необычной атмосфере фрески: изображение всех трех мойр – сомнительная копия сюжета Сикстинской капеллы, – казалось, обрело истинную красоту, избавившись от погрешностей, которые так хорошо видны при свете дня. Можно было ясно разглядеть Клото [19], плетущую нить из сусального золота, связывающую воедино позолоченные границы фрагментов изображения; Лахесис [20], прищурившую глаза, внимательно и сосредоточенно разглядывающую эту нить, читающую на ней знаки судьбы; Антропу [21] Одна из мойр, разрезающая нить жизни человека. с высоко поднятыми ножницами, готовую перерезать тонкую нить жизни, – и все это прямо у нас над головами.

– Ты ее видишь? – прошептала Грейс, приподнимая маску, чтобы лучше разглядеть присутствующих, среди которых она надеялась обнаружить Ники. Я покачала головой.

Робин взяла меня под руку.

– Пошли, хочется выпить пунша.

– А мне бы чего покрепче. – Маска приглушила мой голос.

Мы двинулись вдоль стен бального зала; позади, чуть в стороне шли занятые каким-то своим разговором Алекс и Грейс.

– Как думаешь, она действительно может проболтаться? – спросила Робин, поблескивая глазами через узкие разрезы в маске.

– Не знаю. Может, объяснить ей как-то, сказать, что это была шутка…

– Да уж, смешная шутка, ничего не скажешь, – фыркнула Робин.

– Обхохочешься, – подтвердила я. – Но ведь все знают, какое у тебя своеобразное чувство юмора.

Она ударила меня ладонью по руке, оставив на коже след от ногтей.

– По крайней мере, оно у меня есть.

Я закатила глаза, чего, впрочем, она не могла увидеть.

– Ладно, проехали. – Я взялась за ставшую уже липкой ручку черпака, лежавшего поверх чаши с пуншем, и наполнила два стакана.

Робин взяла у меня стакан, свободной рукой сдвинула маску и приветственно подняла руку с чашей.

– Будем надеяться, что пронесет.

– За надежду. – Я сделала глоток, чувствуя, как по всему телу разливается сладкое тепло.

Подошла Алекс с маской в руке.

– Мы уходим, – холодно объявила она.

– Как, мы же только что пришли! – Робин протянула ей стакан. – Выпей хотя бы.

– Не хочу. – Алекс отвела ее руку. – Мне и без того хорошо. Спасибо.

– Да брось ты, Алекс, – сказала я, поворачиваясь за поддержкой к Грейс. – Нельзя позволить Ники…

Из центра зала донесся громкий крик. Мы повернулись; преподаватели разом обеспокоенно шагнули вперед.

– Отпусти меня! – завизжала Мелани Баркер, извиваясь в руках парня, смокинг которого был испачкан чем-то пунцово-красным. – Немедленно убери руки!

Я повернулась к девушкам.

– Не уходите. Пожалуйста. Побудьте еще немного. Пожалуйста.

– Вот вы, девочки, и побудьте, – едва заметно улыбнулась Грейс. – Развлекитесь. А нам завтра рано вставать. Даже если останемся, толку от нас немного.

– Ну что ж, – кивнула Робин, – валите. Дело ваше.

Я виновато посмотрела на Алекс и Грейс, мы неловко обнялись – я задела свежую царапину на шее у Грейс, она поморщилась.

– Хорошего лета, – пожелала она, сжимая мне ладонь. – Мы будем скучать по вас.

Они снова нацепили маски – оленьи рога устремились вверх, к потолку, – и принялись пробираться через толпу. Я легонько подтолкнула Робин.

– Пошли повеселимся.

– Ну да, – вздохнула она, – если завтра придется ночевать в тюрьме, давай хоть сегодня оттянемся.

– Вот-вот.

И несмотря ни на жуткую музыку, косые взгляды соучениц, несмотря на Ники и все, что ей известно (или, твердила я себе, неизвестно, потому что если убедить себя в чем-то, то все так и будет), несмотря на Аннабел, Алекс и Грейс – мы пошли танцевать. Мы танцевали на цыпочках, танцевали так, словно могли уловить музыку одними лишь обнаженными руками, безумно кружились, не обращая ни малейшего внимания на сердитые взгляды девиц, которых мы сметали со своего пути. Мы танцевали до изнеможения, и воздух сделался тяжелым от запаха пота. Мы никак не могли остановиться, даже когда другие школьницы уже потянулись к выходу, лучи прожекторов шарили в темноте, вырываясь наружу через стеклянный центр купола.

– Ну что, девушки, – сказал профессор Малколм, – пора по домам.

– Я пока не хочу уходить, – захныкала Робин.

Он улыбнулся.

– Идите, идите. Быстренько. На будущий год увидимся.

– Не хочу никуда уходить, – повторила Робин, усаживаясь на ступеньки. Снаружи выстроились вереницей автобусы, школьницы семенили к ним, спотыкаясь и стирая с лица явно избыточные слезы, – подумаешь, драма.

– Я тоже. Про крайней мере, не с ними.

– Можно вернуться в башню. – Робин откинулась назад и оперлась на локти. – И спрятаться там на все лето.

На нее упал свет фар первого из отъезжающих автобусов.

– Там и вино есть. – Я посмотрела на Робин и вздрогнула, чувствуя, как на моих обнаженных руках высыхает холодный пот. – И, кстати, моя куртка.

– Да ты, подруга, гений. – Робин протянула мне руку.

Я помогла ей подняться, и мы зашагали к башне, пересекая лужицы света от фар отъезжающих один за другим автобусов. На землю упала тьма, стерев с неба диск луны. Воздух был прохладен и сух, в коротко подстриженной траве копошились какие-то букашки. Мы шли рука об руку, нарушая тишину звуком шагов.

– Не пойму, зачем тебе куртка, – заметила Робин, отпирая ворота и проскальзывая внутрь. – Такой роскошный вечер.

– Дополняет образ.

– Ну-ну. – Она закатила глаза. – Зануда.

Я открыла дверь и с шутливым поклоном пропустила внутрь Робин. Она застыла на месте и обернулась ко мне едва ли не с выражением ужаса – в помещении царил настоящий бардак. Пустая бутылка, грязный отпечаток подошвы на столе; повсюду в полном беспорядке разбросаны бумаги, как будто мощным порывом ветра, влетевшего через циферблат башенных часов, перевернуло всю комнату; хаос и беспорядок. Я прошлась по комнате, стараясь не наступать на вырванные из книг страницы и иллюстрации; я заметила, что на желтовато-коричневую обивку стула со стола стекает тонкая струйка чернил. Опаленные края письма рядом с обгоревшими спичками. Я взяла его, ощутила пальцами легкую влагу и удивилась, как это сюда не добралось пламя. А еще больше удивилась, обнаружив, что на листе бумаги ничего не написано.

– Какого дьявола… – наконец выговорила я. – Что тут произошло?