Владимир Колычев - Вечность и еще два дня

— Так я же с ним договорился.

— Когда? В январе? А сейчас уже апрель начинается.

— Так я на целый год с ним договорился.

— А живет он где? Если это его дом, значит, обитать он должен где-то неподалеку.

— В Петрозаводске он живет. А сюда на рыбалку ездит. В этом году вроде не собирается.

Миша говорил неуверенно, глазки его рыскали по сторонам. Врал он, Полина точно это знала.

— А вдруг собирается? Давай позвоним ему, спросим.

— Ага, я позвоню.

— Давай прямо сейчас позвоним.

Полина повернула в дом, как будто за телефоном, но вышла оттуда с ружьем в руках.

Она наставила стволы на Мишу и зло спросила:

— Чей это дом?

— Ты чего?.. — Миша в замешательстве смотрел на нее.

— Это Вадима дом!

— Какого еще Вадима?

— Гаврилова!

— С чего ты взяла? — Миша не на шутку разволновался.

— Знаю!.. Это его дом! Вы меня нарочно здесь заперли!

— Кто тебя запер? Зачем? — Миша приподнял плечи, глянул на ружье.

Похоже было на то, что он собирался схватиться за стволы.

Полина предостерегающе качнула головой. Мол, даже не думай об этом! Ружье заряжено, палец на спусковом крючке. Одно неверное движение, и я выстрелю.

— А затем, чтобы отобрать у меня Антошку!

— Кто у тебя Антошку отобрал? Ты ведь сама его отдала.

— А почему отдала? Кто там меня убить хотел?

— Ты знаешь кто.

— Не было никакого Германа! Это вы все придумали! — крикнула Полина, шалея от своей догадки.

А ведь она сразу должна была все понять. У Вадима не было детей, а он очень хотел ребенка, Полина точно это знала. Вдруг появился Антошка. В душе Вадима взыграли отцовские чувства. Он загорелся желанием забрать сына у матери, уговорил Варвару, придумал план, договорился с Германом, купил Мишу, отдал ему домик на озере. Этот подлец расставил сети, а Полина по простоте своей душевной в них угодила.

Никто ей не угрожает! Если кто-то и желает ей смерти, так это мерзавец Вадим. Вполне возможно, что еще и Варвара.

— Да ты погоди! — Миша повел рукой в ее сторону, будто взывая к благоразумию.

Он вдруг резко опустил ее, но рубануть по стволам не смог. Полина успела-таки нажать на спусковой крючок. Оглушительно ударил выстрел. Пуля вошла Мише в живот. Но ружье из ее рук он все же выбил, упал на землю вместе с ним.

От ураганного всплеска эмоций у Полины закружилась голова. Все же она пересилила себя, схватила ружье, взяла его на изготовку, снова прицелилась.

— Не стреляй, — испуганно пробормотал Миша, вытягивая к ней руку в беспомощной попытке защититься.

— Я тебя убью! — заорала она, пытаясь заглушить в себе жалость.

— Я знаю, ты можешь, понял это еще тогда, когда ты с ружьем пошла на этих гостей. Я должен был сразу во всем сознаться.

— Сейчас сознайся, сволочь! — Полина действительно готова была его пристрелить.

Как будто сам дьявол бесился в ее душе.

— Я скажу. Если смогу. — Миша лег на бок, закрыл глаза.

— Ну уж нет, ты от меня так просто не сбежишь! — заявила Полина, схватила Мишу за грудки, затащила в дом и уложила на кровать.

В нее действительно вселился дьявол. Иначе она просто не смогла бы оторвать эту тяжеленную тушу от земли. Но у нее все получилось.

Миша умирал. Полина должна была везти его в больницу. Но, во-первых, дорога долгая, во-вторых, она не хотела садиться в тюрьму из-за этого скота. Ей еще в Москву ехать, ребенка возвращать. За решетку сейчас никак нельзя попадать.

Пуля угодила в живот в районе селезенки. Задела она ее или нет, Полина сказать не могла. Ей надо было это выяснить.

Она раздела Мишу до пояса, осмотрела рану. Похоже было на то, что пуля ударилась в нижнее левое ребро, скользнула по нему и застряла где-то под ним. Чем скорее Полина ее вытащит, тем больше шансов будет у Миши.

Аптечка у нее была, в ней скальпель, пинцет, щипцы, из анестезии — только лидокаин, из антибиотиков — ампициллин. Она сделала укол, спиртом промыла инструменты, решительно расширила рану, глубоко залезла в нее. Миша застонал, открыл глаза. От боли он пришел в себя, дернулся, даже попытался схватить Полину за шею, но быстро сообразил, что она его спасает, а не убивает.

Полина почувствовала, как щипцы зацепили пулю, сжала их осторожно, но крепко и потихоньку потянула. При этом она почему-то подумала о пойманной рыбе, которая могла сорваться с крючка и упасть обратно в воду.

Но ничего подобного не случилось. Полина выковыряла из тела сплющенный кусочек свинца и бросила его в алюминиевую кружку, из которой Миша любил пить чай. Она обработала рану, зашила, перебинтовала и вколола антибиотик.

— А теперь можешь подыхать. Мне тебя не жалко, — сказала Полина, опускаясь в кресло, которое Миша сколачивал как трон для своей королевы.

— Извини. Я сразу должен был тебе сказать, — едва слышно проговорил он.

— Не надо ничего говорить. Я и так все поняла. Не было никакого Германа. Это Вадим его придумал, да?

— Он тоже хорош, — сказал Миша.

— А кто еще лучше?

— Хреново-то мне как, — пробормотал Миша и потерял сознание.

Он затих, но дышать не перестал, и сердце его продолжало биться. Полина уже и не знала, чем ему помочь. Если выживет, хорошо, если нет, то сам во всем виноват. Женщину можно поматросить и бросить, это не самый страшный грех. А Миша отобрал у Полины ребенка. Такое не прощается. Придется ей, хочет она того или нет, выкопать яму и похоронить его в ней как собаку.

Потом она отправится в Москву, за своим сыном, и пусть Вадим только попробует встать у нее на пути. Полина и родную сестру пристрелит, если надо будет. Никто не смеет забирать у матери ее ребенка!

Но Миша не умирал, а бросить его в доме одного Полина не могла. Постелить ему на полу она тоже не решилась. Миша, конечно, сволочь, но все-таки живая душа. Да и нельзя ей опускаться до его скотского уровня.

На полу она постелила себе, но только легла, как Миша пришел в себя. Его знобило, на лбу выступила испарина, он что-то бессвязно бормотал, просил пить. Полина ничем не могла ему помочь, да и не хотела. Однако она не отходила от него, и поила, и лоб вытирала.

К полуночи Миша успокоился, дыхание его выровнялось, пульс обрел стабильность. Полина продолжала сидеть на краю кровати, потом легла спиной к нему.

— Что-то хреново мне, — достаточно внятно сказал Миша.

— Сдохнешь — не заплачу.

Она так и лежала на боку, не в силах подняться.

— Чайку не сделаешь?

Полина усмехнулась, не зная, радоваться ей или огорчаться. Похоже, Мише полегчало. Так, глядишь, и на поправку дело пойдет. С одной стороны, это хорошо, с другой — он заслужил смерть.

— А «утку» тебе не подать? — спросила она, поднимаясь.

— Нет, «утку» не надо… — Миша замялся.

— А если подстрелить ее?

Не сжималось у нее сердце от чувства жалости к Мише, но как ни крути, а она ранила его, значит, должна была заботиться о нем.