Сью Фортин - Сестра! Сестра?

– Немножко. Он был слишком пьян.

– Немножко. Много или мало, это все равно изнасилование. – Я стараюсь не повышать голос. – Ты кому-нибудь рассказала?

– Рома с папой вернулись домой. Папа парковал машину, а Рома вошла в дом первой. Услышала мои крики. Я тогда уже перестала сопротивляться. В общем, она стащила с меня Натаниэля и отволокла к нему в комнату. Потом прибежала назад и велела не говорить об этом ни слова. Иначе она меня не просто изобьет, а кое-что похуже.

– Ох, девочка моя. Ох, кошмар какой. – Мама вновь плачет. – Бедная ты, бедная…

– На следующий день я заявила Роме: если она или ее сын меня еще хоть пальцем тронут, я заявлю в полицию.

– Ты сходила к врачу? У тебя были доказательства?

Мне неловко спрашивать перед мамой, сохранила ли Элис трусики или простыню с ДНК Натаниэля. Однако сестра, похоже, не особенно смущается.

– Я решила: раз Моника Левински кучу лет хранила спе… э… ну, вы поняли… – Элис морщит нос и с хрустом поводит плечами. – В общем, раз она сохранила добро Билла Клинтона, то и я смогу сохранить добро Натаниэля. Хотя бы в теории. Видели бы вы лицо Ромы, когда я ей такое сказала.

– Ты сберегла нижнее белье? – уточняю я.

– Ох, Клэр, ты настоящий адвокат, – улыбается мне Элис. – Нет, но Роме об этом знать необязательно. Короче говоря, моя угроза сработала, и меня больше не трогали. А когда папа умер, Рома дала мне ваш адрес. Пояснила, что нашла его в папиных вещах, но я думаю, адрес она узнала давным-давно, просто сообщила мне только тогда, когда потеряла надежду заполучить оставшиеся папины деньги.

– Сколько же ты пережила… Моя отважная девочка. Ты в порядке? То есть действительно в порядке? – сокрушается мама.

– Действительно. В смысле, с моими душевными травмами справится обычный психотерапевт. Ну, мне так говорили, но если хочешь знать правду, то мне нужна лишь одна терапия – ты, Клэр и ее семья. Ваша любовь способна залечить любые раны.

По-моему, это какой-то перебор. Нет, нельзя осуждать, напоминаю я себе: Элис ведь, как ни крути, американка, а в Америке психотерапию любят и охотно о ней говорят.

– Ну ладно, хватит об этом, – заключает Элис. – Все в прошлом. Я начинаю новую жизнь. С вами. – Она пожимает мамину руку, с улыбкой смотрит на меня, я отвечаю тем же.

Должна признать, жизнестойкость Элис меня впечатляет. Потрясающая способность отторгать негатив! Я встречала подобное у изнасилованных клиентов, когда те с безучастным видом вынужденно излагали жуткие подробности надругательства над собой. Но такой безучастности, как у Элис, мне наблюдать не приходилось. Она словно о чем-то обыденном рассказывала. Мне невольно приходит на ум: если бы Элис была моей клиенткой и дело происходило в зале суда, я бы советовала ей проявить побольше чувств.

Меня тянет расспрашивать сестру дальше – будто она действительно моя клиентка, будто я готовлю ее к судебному заседанию и объясняю, что защита обвиняемого попытается дискредитировать жертву. Однако мама переводит беседу в другое русло: задает вопросы о школе и образовании, Элис же отвечает скомканно, бегло. Похоже, она не хочет вспоминать прошлое, да и как ее за это винить? Не прошлое, а кошмар. В результате я рассказываю Элис о своем детстве и друзьях, о нашем школьном знакомстве с Люком и так далее.

– У тебя, наверное, много друзей, раз ты жила здесь всю жизнь, – предполагает Элис.

– Не так уж и много. Друзья детства в основном разъехались далеко за пределы Литтл-Дрей. Мы очень дружны с Пиппой Стент, ее дочь Дейзи и наша Ханна – подружки и одноклассницы. Мы с Пиппой обе состоим в школьном правлении. Я никогда не вращалась в привычных для мамочек кругах: детская площадка, кофейни, детская площадка… Я ведь в основном на работе. Так что Люк знает других родителей лучше, чем я.

– Не жалеешь, что тебе не удается побыть мамой? – спрашивает Элис.

Я немедленно ощетиниваюсь, внутри вскипает гнев. Отвечаю, пристально глядя ей в глаза:

– А мне удается. Я – мама. Если я не отвожу детей в школу и не забираю их оттуда, это не означает, что я – не мать.

Сама не знаю, кому мне хочется влепить пощечину: сестре – за ее сомнения в моих материнских способностях, или себе – за злость по этому поводу. Господи, Элис еще совсем девчонка, детей у нее нет, да и нормальных семейных отношений, судя по всему, она не видела. Что ей известно о материнстве?!

– Элис совсем не считает тебя плохой матерью, – вступает мама. – Она, наверное, имела в виду как раз поездки в школу. Да, Элис?

– Да, конечно. Прости, Клэр, я не хотела тебя обидеть.

Сестра прикусывает губу и вместе с мамой выжидательно смотрит на меня.

– Ладно, проехали. Я устала, вот и огрызаюсь. – Я выдавливаю из себя улыбку.

Я бы с удовольствием уже легла спать, но сейчас это будет равносильно побегу. Да, меня по-прежнему злят слова Элис, но я не хочу огорчать маму и уходить вот так, когда между нами повисло напряжение. Не хочу выглядеть полной дурой.

Следующие полчаса я рассказываю Элис о работе и умудряюсь вызвать смех байками о странных клиентах и их невразумительных запросах к юристам.

– Сильнее всех отличилась одна парочка. У них был роман на работе, и вот они как-то задержались допоздна – чтобы, так сказать, упрочить свои отношения. – Я сижу в кресле, поджав под себя ноги, и вещаю. – Влюбленные занялись сексом на столе, но так распалились, что рухнули с него, и дама въехала головой в шкаф с документами. С него упал кубок шефа за игру в гольф, ударил даму по голове и начисто лишил сознания. Пришлось вызывать «Скорую» и так далее, но самое интересное вот что: дама пришла ко мне с намерением засудить фирму за производственную травму, полученную из-за ненадлежащей охраны здоровья и труда!

Мы дружно хохочем. Наконец я убеждаюсь, что равновесие восстановлено, приношу извинения и иду в постель.

Не знаю, что тому виной – то ли откровения Элис о прошлой жизни; то ли моя футболка, которая так и осталась у сестры; то ли ее тесное сближение с Ханной, – но посреди ночи я вдруг выныриваю из беспокойного сна. Смотрю на дисплей радиочасов. Я проспала всего два часа. Вытягиваю руку – скорее убеждаюсь в отсутствии Люка, чем проверяю, пришел ли он.

Проведаю-ка я мужа. Мне почему-то одиноко в доме, полном людей. Я списываю это на тяжелый вечер и на грусть об Элис. Мы с мамой никогда не произносили подобного вслух, но обе питали надежду, что Элис хорошо с отцом. Что она любима и окружена заботой.

Думаю, порой лишь эта надежда давала маме силы жить. А если бы она узнала о мучительном испытании, выпавшем на долю младшей дочери? Страшно представить. И страшно вообразить, каково было самой Элис. Совсем юная девушка, которой не к кому обратиться за помощью в ужасную минуту. Слава богу, сестра не сильно пострадала, и это целиком ее заслуга. Может, потому бедная девочка так и рвалась к нам сюда. Отец умер, мачеха сошла со сцены, и у нее не осталось никого, кроме подруги. Теперь понятно желание Элис привезти Марту с собой. Тем не менее я рада, что сестра приехала одна. Пора мне задвинуть подальше все негативные чувства. Элис в нас нуждается.