Дэн Браун - Инферно

Поскольку станция расположена в самом западном конце Гранд-канала, пассажиры, прибывающие в Венецию, должны сделать всего лишь единственный шаг от станции, чтобы полностью погрузиться в характерные достопримечательности, запахи и звуки Венеции.

Первым, что производило впечатление на Лэнгдона, всегда был соленый воздух — чистый океанский бриз, приправленный ароматом белой пиццы, продаваемой уличными торговцами снаружи станции. Сегодня ветер дул с востока и принес также привкус дизельного топлива с длинной линии водных такси, стоящих без дела на забитых до отказа водах Гранд-Канала. Дюжины капитанов лодок размахивали руками и кричали туристам в надежде заманить кого-нибудь на свои такси, гондолы, речные трамваи и катера.

Хаос на воде, размышлял Лэнгдон, глядя на плавучую дорожную пробку. Как бы то ни было, затор, который сводил с ума в Бостоне, чувствовался необычным в Венеции.

На расстоянии броска камня, на другой стороне канала, купол Сан Симеоне Пикколо цвета иконной патины взметнулся к дневному небу. Церковь была одной из самых архитектурно эклектичных в Европе. Ее необычно крутой купол и круглый алтарь принадлежали к Византийскому стилю, тогда как мраморный пронаос с колоннами был спроектирован по типу классического греческого коридора на входе в римский Пантеон. Главный вход был увенчан эффектным фронтоном с замысловатым мраморным рельефом, изображающим группу святых мучеников.

Венеция — музей под открытым небом, подумал Лэнгдон, его пристальный взгляд спустился к воде канала, которая плескалась у ступеней церкви. Музей, который медленно уходит под воду. Даже в этом случае, вероятность наводнения казалась несущественной по сравнению с угрозой, которая, как боялся Лэнгдон, теперь скрывалась под самим городом.

И никто не догадывался об этом…

Поэма с обратной стороны посмертной маски Данте все еще крутилась в голове Лэнгдона, и он задумался, куда же их заведут ее стихи. Копия поэмы лежала в его кармане, но саму гипсовую маску — по совету Сиенны — Лэнгдон завернул в газету и благоразумно поместил в индивидуальный запирающийся шкафчик на железнодорожной станции. Хотя это место было крайне неподходящим для такого ценного артефакта, все же закрыть ее в шкафчике было намного безопаснее, чем носить бесценную маску из гипса по городу, стоящему на воде.

— Роберт? — Сиенна шла впереди с Феррисом, указывая в сторону водного такси. — У нас мало времени.

Лэнгдон поспешил за ними, хотя как любитель архитектуры, он считал немыслимым, торопиться пересечь Гранд-канал. Нет ничего приятнее в Венеции, чем зайти на борт вапоретто № 1 — маршрутного теплохода, основного вида общественного транспорта в городе — предпочтительно ночью, и, сидя спереди на открытом воздухе, наблюдать, как мимо проносятся освещенные соборы и дворцы.

Никаких вапоретто сегодня, подумал Лэнгдон. Теплоходы чрезвычайно медлительны, водное такси будет более быстрым вариантом. К сожалению, очередь к катеру снаружи железнодорожной станции выглядела бесконечной.

Феррис, по-видимому, не собирался ждать, поэтому быстро взял инициативу в свои руки. Щедрой пачкой купюр он подозвал водный лимузин — полированный венецианский кабриолет из южно-африканского красного дерева. Несмотря на чрезмерную элегантность судна, поездка должна была оказаться и скрытной и быстрой — около пятнадцати минут по Гранд-каналу к площади Св. Марка.

Их лодочник был поразительно красивым мужчиной в сшитом на заказ пиджаке от Армани. Он походил больше на кинозвезду, чем на шкипера, но это была, в конце концов, Венеция, берег итальянской элегантности.

— Маурицио Пимпони, — сказал мужчина, подмигивая Сиенне, и поприветствовал всех на борту. — Просекко? Лимончелло? Шампанское?

— No, grazie [82] Нет, спасибо (итал.) , — ответила Сиенна, наказывая ему на искромётном итальянском отвезти их к площади Св. Марка как можно быстрее.

— Ma certo! [83] Ну конечно же! (итал.) — Маурицио снова подмигнул. — Моя лодка — самая быстрая во всей Венеции.

Пока Лэнгдон и компания устраивались на шикарных сиденьях у открытой кормы, Маурицио развернул лодочный мотор Вольво-Пента, умелыми манёврами отходя от берега. Затем повернул штурвал вправо и дал полный вперёд, выруливая своим судном в скоплении гондол и оставляя множество одетых в полосатые рубашки гондольеров потрясать кулаками, когда их лощеные чёрные посудинки подкидывало вверх-вниз его кильватерной струёй.

— Scusate! [84] Извините! (итал.) — выкрикнул Маурицио, извиняясь. — VIP-персоны!

Через несколько секунд Маурицио удалился от скопления лодок вблизи вокзала Санта-Лючия и уже нёсся в восточном направлении по Гранд-каналу. Когда они взяли разгон под изящными сводами Моста Босоногих, Лэнгдон почувствовал характерный и приятный аромат местного лакомства — «каракатицы по-чёрному» — это головоногий моллюск, приготовленный в собственных чернилах. Запах доносился из-под навеса ресторанчиков, расположенных вдоль ближнего берега. Когда они зашли по каналу за поворот, стала видна огромная, с куполом, церковь Св. Иеремии.

— Святая Луция, — прошептал Лэнгдон, читая имя святой, написанное на стене храма. — Кости слепых.

— Что, извини? — Сиенна присматривалась с видимой надеждой, что Лэнгдон осознал что-то новое относительно загадочной поэмы.

— Ничего, — ответил Лэнгдон. — Одна странная мысль. Может, и нестоящая. — Он указал на церковь. — Видишь надпись? Там захоронена Святая Луция. Я иногда читаю лекции по живописи на тему о житиях святых — эта живопись отображает христианских святых — и мне сейчас пришло в голову, что Святая Луция — заступница слепых.

— Sì, santa Lucia! [85] Да, святая Луция! (итал.) — вмешался Маурицио, готовый услужить. — Святая всех слепых! А знаете ли вы эту историю? — лодочник оглянулся на них и воскликнул, заглушая шум моторов, — Луция была столь красива, что ей хотели обладать все мужчины. Поэтому Луция, чтобы остаться чистой перед Господом и сохранить свою девственность, взяла и вырезала себе глаза.

Сиенна издала стон.

— Ничего себе поступок.

— В награду за эту её жертву, — добавил Маурицио, — Господь одарил Луцию ещё более красивыми глазами!

Сиенна взглянула на Лэнгдона.

— Ибо он знает, что это без толку, верно?

— Пути Господни неисповедимы, — заметил Лэнгдон, представив мысленно с два десятка работ старых мастеров живописи, изображающих Святую Луцию, подносящую на блюде собственные глаза.

Хотя и существовало множество версий истории о Святой Луции, все они повествовали о том, как Луция вырезала свои будившие вожделение глаза и положила их на блюдо для страстного поклонника, дерзко заявив: «Вот то, чего ты так желал… что до остального, умоляю тебя, оставь меня в покое!» Жутковато то, что именно Святое писание подвигло Луцию на нанесение себе увечий, навсегда связав её со знаменитым наставлением Христа: «Если тебя соблазняет глаз твой, вырви его и брось прочь от себя».