Дэн Браун - Инферно

— Выглядит зловеще, как и евгеника, — ответил Лэнгдон.

От этого упоминания у Сински мурашки пошли по коже.

В 40-ых годах прошлого века нацистские ученые баловались технологией, которую они назвали евгеникой — попытка использовать элементарную генную инженерию, чтобы увеличить индекс рождаемости одних людей с определенными «желательными» генетическими признаками, уменьшая уровень рождаемости других с «менее желательными» этническими признаками.

Этническая чистка на генетическом уровне.

— Есть общие черты, — признала Сински, — и при этом трудно понять, как кто-то может спроектировать новый человеческий род. Существует много умных людей, которые полагают, что по отношению к нашему выживанию важно, что мы начинаем этот самый процесс. Один из спонсоров трансгуманистического журнала H+ описал зародышевую генную инженерию как «понятный следующий шаг», и утверждал, что это «воплощение истинного потенциала наших разновидностей». — Сински сделала паузу. — С другой стороны, в оправдание журнала, они также привели статью из журнала Discover, названную «Самая опасная идея в мире».

— Я думаю, что согласился бы с последним, — сказал Лэнгдон. — По крайней мере, с социокультурной точки зрения.

— Как так?

— Ну, я предполагаю, что генетические усовершенствования — во многом похожи на пластическую хирургию — стоят большого количества денег, правильно?

— Конечно. Не всякому по карману улучшить себя или своих детей.

— И это означает, что легализованные генетические улучшения немедленно создали бы мир имущих и неимущих. У нас уже есть растущая пропасть между богатыми и бедными, но генная инженерия создала бы расу суперлюдей, и… воспринимающих себя «недочеловеками». Вы думаете, людей беспокоит, что миром правит один процент ультрабогатых? Просто вообразите, если бы этот один процент также, вполне буквально, был превосходящей разновидностью — более умной, более сильной, более здоровой. Вполне подходящая ситуация для рабства или этнической чистки.

Сински улыбнулась симпатичному академику.

— Профессор, вы очень быстро ухватили то, что станет, я верю, самой серьезной ловушкой генной инженерии.

— Что ж, я, возможно, ухватил это, но меня все еще беспокоит Зобрист. Выглядит так, будто все эти трангуманистические мысли — об улучшении человеческой породы, о том, чтобы сделать нас более здоровыми, излечить от смертельных болезней, продлить срок жизни. И все же взгляды Зобриста на перенаселение выглядят как благословение на убийство людей. Не кажется ли вам, что его идеи относительно трансгуманизма и перенаселенности противоречат друг другу?

Сински многозначительно вздохнула. Это был хороший вопрос, и, к сожалению, он имел ясный и неприятный ответ.

— Зобрист искренне верил в трансгуманизм как улучшение человечества как вида с помощью технологии, однако, он также верил, что наш вид вымрет раньше, чем будет иметь шанс сделать это. В действительности, если никто ничего не сделает, нас станет так много, что вид погибнет раньше, чем мы сможем оценить перспективы генной инженерии.

Глаза Лэнгдона расширились.

— Так значит Зобрист хотел сократить численность населения… чтобы выиграть больше времени?

Сински кивнула.

— Однажды он описал, как попал в ловушку на корабле, численность пассажиров которого удваивалась каждый час, в то время, как он отчаянно пытался соорудить спасательную шлюпку, пока корабль не пошел ко дну из-за собственного веса. — Она помолчала. — Он отстаивал идею о том, чтобы выбросить половину людей за борт.

Лэнгдон поморщился.

— Подумать страшно.

— В самом деле. Не впадайте в заблуждение по этому поводу, — сказала она. — Зобрист твердо верил, что радикальное сдерживание роста населения однажды войдет в историю как великий акт героизма… момент, когда человечество выбрало выживание.

— Как я и говорил, это пугает.

— Даже более того, потому что Зобрист был не одинок в своих убеждениях. Когда он умер, то стал мучеником для многих людей. Я понятия не имею, с кем мы встретимся по прибытии во Флоренцию, но нам нужно быть осторожными. Мы будем не единственными, кто пытается найти эту чуму, и в целях вашей безопасности мы не позволим ни одной живой душе узнать, что вы ищете ее в Италии.

Лэнгдон рассказал ей о своем друге Игнацио Бузони, специалисте по Данте, который, как был уверен Лэнгдон, может привести его в Палаццо Веккьо в нерабочее время и показать картину, содержащую слова «cerca trova» из маленького проектора Зобриста. Бузони, возможно, сумеет помочь Лэнгдону понять смысл странной цитаты о глазах смерти.

Сински откинула назад свои длинные серебристые волосы и пристально посмотрела на Лэнгдона.

— Ищите и обрящете, профессор. Время истекает.

Сински пошла в бортовое складское помещение и достала самый безопасный цилиндр для опасных веществ, который был у ВОЗ — модель с биометрической герметизирующей способностью.

— Дайте мне ваш большой палец, — сказала она, располагая контейнер перед Лэнгдоном.

Лэнгдон был удивлен, но подчинился.

Сински запрограммировала цилиндр так, чтобы Лэнгдон был единственным человеком, который мог открыть его. Потом она взяла небольшой проектор и благополучно поместила его внутрь.

— Считайте, что это портативный почтовый ящик с ключом, — сказала она с улыбкой.

— С символом биологической опасности? — Лэнгдон посмотрел с беспокойством.

— Это — все, что мы имеем. В этом есть и положительный момент, никому не захочется с этим связываться.

Лэнгдон извинился и удалился размять ноги и пошел в уборную. Пока его не было, Сински попыталась засунуть запечатанный цилиндр в карман его пиджака. К сожалению, он не влезал.

Он не может носить этот проектор у всех на виду. Она задумалась на мгновение, а затем вернулась в складское помещение за скальпелем и швейным набором. С точностью эксперта она сделала разрез в подкладке пиджака Лэнгдона и тщательно вшила скрытый карман, который был точно требуемого размера, чтобы скрыть биоцилиндр.

Когда Лэнгдон возвратился, она как раз делала заключительные стежки.

Профессор остановился и уставился, как будто она испортила Мону Лизу.

— Вы взрезали подкладку моего твидового пиджака?

— Расслабьтесь, профессор, — сказала она. — Я — опытный хирург. Стежки довольно профессиональны.

Вокзал Санта-Лючия в Венеции — изящное, невысокое здание, выполненное из серого камня и бетона. Его фасад был разработан в современном, минималистском стиле, изящно лишенном каких бы то ни было обозначений, за исключением одного символа — крылатых букв FS — эмблемы государственной железнодорожной системы, Ferrovie dello Stato.