Эмма Хоутон - Тьма [litres]

Кто-то украл ноутбук и дневник Жан-Люка, и нет смысла в том, если это сделал кто-то из летней команды. Ноутбук, может быть, но зачем кому-то брать его блокнот? Есть только одно объяснение – вора не интересовала их ценность, но то, что они могут открыть.

И, кто бы это ни был, он на этой станции, среди нас, прямо сейчас.

Меня преследует еще один более пугающий вывод: если Сандрин знает, что я копаюсь в этом, задаю вопросы, изучаю данные с браслетов, то есть высокая вероятность, что этот человек… этот убийца… тоже знает.

Я подвергла себя смертельной опасности.

Я опускаюсь на стул у стола, охваченная паникой и нерешительностью, зная, что передо мной нелегкий выбор: либо заткнуться и сидеть спокойно, пока не прибудет первый самолет и не увезет меня домой, в безопасность, или идти дальше, надеясь, что смогу раскопать правду, прежде чем будет слишком поздно.

Прежде, чем кто-то еще пострадает.

О боже. Я чувствую себя пойманной в каком-то кошмаре наяву, все мое существование напоминает морок плохого сна.

В тот же момент, как будто мои страх и растерянность призвали их, я слышу шаги в коридоре. Я застываю с застрявшим в горле сердцем и прислушиваюсь. Что, если кто-то меня услышал? Что, если Том раскусил ложь про мыло и пришел меня искать?

Я заставляю себя двигаться, выключая фонарик и протискиваясь в пространство между стеной и дверным косяком – если кто-то войдет, есть шанс, что они меня не заметят.

Я жду, парализованная страхом, с дрожащими коленками, пока шаги приближаются к двери, но некто проходит мимо без остановки. Секунду или две знакомый щелчок выключателя в ванной и жужжание вытяжки. Я медленно выдыхаю, но не двигаюсь, пока не слышу, что кто бы то ни было вернулся к себе в комнату.

Пошевеливайся, подгоняю я себя, пока тебя не обнаружили. Я включаю фонарик и освещаю им комнату. Она выглядит так, будто никто здесь и не был после смерти Алекса. Я изучаю незастеленную кровать, вещи, закинутые на верхнюю койку, пустые кружки из-под кофе на крохотной тумбочке. На его столе беспорядок: дезодорант, разные журналы и книги, связка ключей, маленький плюшевый мишка в футболке с надписью «Я люблю Голуэй».

Никаких фотографий, слава Богу – Алекс хранил их все на своем телефоне.

Его телефон. Хотя по ним нельзя совершать или принимать звонки, мы все еще используем наши мобильники, чтобы делать снимки, слушать музыку, играть в видеоигры или решать головоломки. Я видела Алекса, сидящего с телефоном, дюжины раз.

Так где же он?

Осторожно, тихо, я открываю ящики тумбочки и стола. Прохожусь по содержимому так быстро, как могу. Ничего. Проверяю шкаф – нигде никаких признаков телефона. Я мысленно отмечаю спросить завтра у Каро. Или, может, у Сандрин. Вейпа тоже не видно. Он, наверное, все еще у Люка.

Что еще я могла пропустить? Я оглядываюсь, но оставаться там дольше – значит испытывать удачу до предела. Поэтому я выключаю фонарик и ухожу, мягко закрывая за собой дверь.

Я не возвращаюсь в кровать – слишком напряжена для сна – и вместо этого иду в клинику. Опустившись на стул за своим столом, я пытаюсь думать сквозь густой туман усталости. Но мысли кружатся, как снег в бурю, отказываясь устаканиваться.

Это ничем не отличается от постановки диагноза, решаю я. Изучи имеющиеся у тебя доказательства. На какие выводы они указывают?

Что конкретно я знаю?

Алекс верил, что Жан-Люка убили намеренно, сломав его снаряжение. А это мог сделать кто угодно в той экспедиции.

Что еще? Смерть Алекса не была самоубийством. Кто-то выманил или заставил его выйти наружу в темноту зимы. После борьбы они связали его и оставили замерзать насмерть на льду – что заняло бы всего несколько минут, учитывая температуру ниже нуля и то, как мало на Алексе было одежды.

Я закрываю глаза, визуализируя сцены. Позволяю себе втянуться в воронку его ужаса, когда Алекс лежал там, в те последние несколько минут. Его осознание, что никто не услышит криков о помощи, его отчаянные попытки не поддаваться чудовищному холоду.

Стоял ли там этот убийца, глядя, как он умирает, выжидая, чтобы снова развязать его и убрать все следы преступления? Закрывал ли ему рот? Или слушал мольбы о пощаде?

О Господи… Горло сжимается от эмоций. Об этом лучше не думать.

Кто мог такое сделать?

И как? Алекс был высоким сильным парнем, крепким от работы на улице, и мог дать чертовски неплохой отпор.

Я снова сажусь прямо, пытаясь выровнять дыхание. На что указывают доказательства, Кейт?

Думай.

Но все, что наполняет мысли, это жажда чего-то еще, что позволит расслабиться, успокоиться. Я встаю и открываю шкаф, изучая запасы. Взяв пачку «Трамадола», я открываю новую упаковку и достаю несколько таблеток из блистеров, затем иду вернуть ее на место. Так будет не настолько очевидно, что я брала медикаменты для себя.

Я останавливаюсь. Будет не так очевидно…

Я вытаскиваю первую коробку седативных и открываю ее. Проверив, что ни один из маленьких пузырьков не был вскрыт, я медленно просматриваю несколько следующих упаковок, но не нахожу пропажи.

Забудь об этом, Кейт. Ты тратишь время зря.

Но я знаю, что не успокоюсь, пока не проверю все, так что заставляю себя продолжить, открывая каждую упаковку и проверяя содержимое. Несколько десятков коробок спустя я все еще ничего не нашла. Голова пульсирует от изнеможения, и я отчаянно хочу вернуться в кровать, но настойчиво продвигаюсь.

На первой дюжине упаковок нет никаких признаков, что их трогали, но когда я вытаскиваю следующую, вижу, что печать разорвали, а затем приклеили обратно. Я открываю ее, вытаскивая инструкцию для пациента, обернутую вокруг пластинки с таблетками. Мое сердце останавливается, а рука начинает дрожать.

Два блистера сломаны, их содержимое пропало.

Твою мать.

Я проверяю пять оставшихся коробок. В каждой не хватает по две таблетки, пластинки возвращены внутрь и печать-стикер приклеена обратно, и никто, бегло ее оглядывающий, не заметил бы, что что-то не так. Не заметили бы и что коробка стала легче обычного.

Я выкладываю шесть пластинок на стол, глядя на них. В сумме не хватает двенадцати таблеток. Сто восемьдесят миллиграммов. Более чем достаточно, чтобы вырубить кого-то весом с Алекса или, как минимум, сделать очень сонным.

Я вспоминаю тот вечер, просмотр «Нечто» со всеми после ужина в честь середины зимы. Вспоминаю неразборчивую речь Алекса, его нетвердую походку, когда он возвращался в комнату.

Кто-то подмешал таблетки в его напиток… или еду? Эти штуки, как мне хорошо известно, почти не имеют вкуса, и остаются в теле часами.

Не делай поспешных выводов, Кейт. Возможно, другой зимовщик, измотанный усталостью и бессонницей, вломился в клинику и взял их себе? Но зачем им это делать? Я снова задумываюсь, вспоминая заначку, украденную из моей спальни. Они знают, что я выпишу все необходимое.