Ю Несбё - «Крысиный остров» и другие истории

— Привет еще раз, Лукас. Насыщенный выдался день, а? Хороший, даже если учесть, что он у тебя последний.

Греко чистил рукав пиджака тряпочкой. Пятно он так и не свел.

— Надеюсь, он скоро кончится, — сказал я.

— На самом деле я подумывал отвести нашего мальчика в спальню с ночником и включить его, но слишком уж много… возни. И нож мне нравится.

Он потянулся за керамбитовым ножом.

— Греко, ты разве не понимаешь, насколько ты нездоров?

Говорил я теперь сдавленным и хриплым голосом.

— Это ребенок. Невинный ребенок.

— Именно. Поэтому мне удивительно, что ты не покончил с собой, когда у тебя был шанс. Все это… — Он развел руками. — Все это было бы не обязательно, если бы у тебя хватило ума и смелости выброситься из окна.

— Но ты бы все равно убил мальчика.

Он широко ухмыльнулся:

— С чего бы?

— Потому что это ты. Ты должен выиграть. Если бы я покончил с собой и спас тем самым мальчика, победа была бы не только твоей. Это была бы ничья.

Греко засмеялся:

— Это бред. И ты, конечно же, прав.

Он схватил нож и повернулся к Оскару — тот закрыл глаза, словно свет слишком яркий или ему хочется отгородиться от мира. Греко положил свободную руку на голову мальчика. Протяжное «с». Затем он покашлял.

— Привет… — произнес он с тем же медленным, четким ритмом.

Я заставил себя не закрывать глаза и смотреть в экран.

Оскар дернулся, его рука метнулась к нагрудному карману, схватила ручку «Монтеграппа» и раскрутила ее плавным, отточенным движением. Греко смотрел на него с веселой улыбкой.

— …я Греко, — договорил он, выделяя каждый слог.

Оскар вытащил напоминающий шприц стержень и взял его маленькой ладонью за нижний кончик. Все заняло меньше трех секунд — как и в последние разы, когда мы тренировали движения. А теперь он замахнулся рукой. Мальчик он способный, и в конце он каждый раз попадал в глаз собаке, даже когда я поднимал ее повыше и шевелил. Попадал снова и снова — холодно, спокойно, словно робот, каковыми могут показаться загипнотизированные люди. Пока мы не дошли до двух с половиной секунд от момента, когда я произносил фразу-триггер «Привет, я Греко», до того, как он выхватывал ручку из нагрудного кармана, вытаскивал стержень и наносил удар.

Я видел, как кончик стержня протыкает глаз Греко, и ощутил, как он входит в тончайшую косточку в задней части глазницы — и в мозг. Маленькая, сжатая в кулачок ладонь Оскара казалась наростом на лице Греко. Греко таращился вторым глазом — не на Оскара, а на меня. Не знаю, что это было. Изумление? Уважение? Страх? Боль? А может, ничего — может, сокращение лицевых мышц результат того, что кончик стержня задел определенные центры мозга. Точно так же во время учебы мы заставляли мертвых лягушек дергать лапками, управляя их нервной системой.

Затем тело Греко вдруг обмякло, и он испустил протяжное шипение, последнее «с», и в целом глазу потух свет — как красная лампочка на халтурно собранном электроприборе. Потому что в конечном счете, наверное, лишь это мы собой и представляем — лягушки с проводами, проводящими импульсы, продвинутые роботы. Настолько продвинутые, что мы даже способны любить.

Я посмотрел на Оскара.

— Привет, я Лукас, — сказал я.

Он тут же вышел из транса, выпустил из рук стержень и посмотрел на меня. Рядом с ним — головой на спинке дивана — лежал Греко, торчащий из глаза стержень указывал в потолок.

— Смотри на меня, — сказал я.

Я видел мужчин за спиной Оскара. Они подняли автоматы, но стояли как замороженные. Не прозвучало ни выстрела. Потому что теперь не надо предотвращать опасность. Не надо защищать босса. И, как подсказал их же мозг, хотя они пока не могли это четко сформулировать, никто не заплатит им за убийство этого мальчишки, этого ребенка, чей труп будет их преследовать.

— Спокойно вставай и выходи, — сказал я.

Оскар скатился с дивана. Поднял с пола две половинки ручки «Монтеграппа» и засунул в карман.

Один мужчина подошел сзади к дивану и приложил два пальца к сонной артерии трупа.

Оскар направился в сторону прихожей и двери.

Мужчины вопросительно посмотрели друг на друга.

Один пожал плечами. Второй кивнул и заговорил в микрофон на лацкане пиджака:

— Отпустите мальчишку.

Пауза — он поправил наушник.

— Босс мертв. Что? В смысле, спекся, да.

Лежавший Греко таращился в небо, куда его не пустят. По его щеке скатилась одинокая красная слеза.

Почти три часа ушло у меня на то, чтобы пробить топором металлическую усиленную дверь, и к тому моменту лезвие топора было уже так искорежено, что он служил мне кувалдой.

Выйдя, я никого не встретил ни в подворотне, ни снаружи, — вероятно, им сообщили, что задание отменено. Уже едут на другую работу, к другим боссам, в другие картели.

Я шел по темным улицам, не оглядываясь через плечо. Я думал про шахматную доску, стоявшую дома на столе в гостиной: Карлсен как раз угодил в ловушку Мураками и через восемнадцать ходов сдаст партию. Я шел, не зная, что через двенадцать лет увижу знаменитую партию: этот самый Ольсен — он тоже попадет в ловушку Мураками — поставит своего черного коня на поле f2 и молча посмотрит на изумленного, растерянного Мураками.

Когда я подошел к своему дому и позвонил с улицы, раздался щелчок домофонного соединения — но голос не прозвучал.

— Это я, Лукас, — сказал я.

Гул. Я распахнул дверь. И, поднимаясь по лестнице, я думал о днях, прошедших с той поры, как не стало Беньямина и Марии. Медленно преодолевая ступеньки, я мечтал о том, чтобы они стояли в дверях и ждали меня. Остановившись на последней лестничной площадке, я вдруг почувствовал такую усталость, что заболело в груди, я чуть было не упал на колени — и посмотрел вверх. Там против света я увидел силуэт — маленькую фигурку, моего мальчика.

Он показывал на свои глаза и на меня. Я улыбался и чувствовал, как по шее и под воротничок рубашки скатываются чудесные, теплые слезы.

Держась за руки, мы с Оскаром прошли мимо руин Брешиа.

Бедный город, на самом деле один из беднейших в Италии, хоть и расположен в богатой части страны, однако снаружи это было не так уж легко увидеть. Но когда национальное государство пало, Брешиа не удалось выкарабкаться и она, придя в упадок, превратилась в одни большие трущобы.

Стоя на улице, мы смотрели через забор на фабрику, где делали блейзеры. От нее теперь остался лишь пустой выгоревший остов — судя по всему, его заняла стая бродячих псов. Чтобы отогнать их, мне пришлось выстрелить.

Мы вошли в дом — когда-то он явно был красивым. Не хвастливо-огромный, но построенный со вкусом. На выкрашенных в белое стенах даже снаружи от влажности появились коричневые пятна, окна разбиты, а через одно из них наполовину вытащили диван. Внутри слышалось эхо капель, как в гроте.