Сен Сейно Весто - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая

– Что делаешь? – спросил полуодетый лесной отец, загорелый крепкий мужчина достаточно уже преклонных лет. Он стоял на крыльце, невозмутимо ковыряя в зубе кончиком спички.

– Проверяю, – пробормотал Гонгора, делая паузу и слегка задыхаясь. – Ускорение свободного падения у поверхности земли.

Хозяин помолчал.

– И как?

Отец лесов смотрел, не меняя выражения и положения спички.

Гонгора постоял, продолжая обеими руками держать за луку седла. Он покачал он головой:

– Все время остается постоянным.

Где-то совсем неподалеку в зелени за заборами кто-то вдруг жутко заорал голосом Штииса, загоготали гуси и нудно загундел подвешенный на шее какой-то буренки колокольчик. Становилось как будто прохладнее.

Hаблюдая призрачный сизый ворс горной тайги, словно из иллюминатора самолета, Штиис с Гонгорой спорили по поводу человеческой глупости. Обоих немного раздражала убежденность мирных обивателей недосягаемых порогов, что техника рано или поздно вывезет там, куда успело проникнуть их вожделение, бывают такие места, куда есть надежда добраться только на своих двоих. И бывают места, куда можно проникнуть, лишь изменяясь. Лесам не было видно конца.

Труднопроходимые джунгли составляли основу главных достопримечательностей местности и гордость охотников. До перевала пришлось выслушать несколько версий истории о безуспешной попытке зарубежной экспедиции пройти здесь на многомощных джипах-вездеходах. Версии, отклоняясь в сюжете, сходились в главном: пусть каждый занимается своим делом. И это правильно. После знакомства с местными шумными ручьями в притчи вроде этой верилось легко, вездеходы тут вязли уже на подступах к реке. Потом их неторопливо смывало и уносило в неизвестном направлении. Рассказывали, путешественники, вконец отчаявшись, побросали тут все, включая дорогостоящую профессиональную камеру, с просьбой сохранить у себя на какое-то на время, но народ-то темный, грубый, что с него взять. Ее и выбросили в реку.

Гостеприимные дяги, отправляя отдохнувших странников в путь, разрешали ни о чем особенно не беспокоиться. Правда, добавляли, места дальше не очень спокойные, дикие, тут уходили до вас трое сыроедов – скалолазов, так их до сих пор не могут найти. Неспокойные места. Было не совсем ясно, зачем их надо искать, но уточнять никто не стал; все складывалось на редкость удачно, дорога шла по обрыву лесом, пару раз возникавшие как из-под земли смуглые, хайрастые и тихие сыны лесов вежливо осведомлялись, не согласились бы им странники подарить «капрон», как дяги называли любую крепкую веревку, и узнав, что нет, не согласились бы, так же вежливо исчезали. Толстые увесистые мотки свернутого кольцами троса, притороченные по бокам набитых выше голов рюкзаков, привлекали внимание, и Штиис с Гонгорой уже подумывали, не прикрыть ли это дело чем-нибудь.

Штиис настоятельно рекомендовал шевелиться, «не будить змей сознания собственной значимости», сократить привалы до предела и убираться отсюда к чертовой матери – пока не съели; Гонгора придерживался того же мнения. Хотя, в общем-то, за прошедшие трое суток, как они оставили нагретые седла и тепло, обеими руками простились с провожатым, подарив на память любимую футболку Гонгоры с надписью «I am the Proud of Kongoni» (улыбаясь, Гонгора сквозь зубы пообещал задушить Штииса во сне за инициативу), охотники больше не встречались, а попавшийся однажды пастух был немногословен, доброжелателен и внимателен, с ним было выпито несколько долгих кружек горячего чая, обстоятельно изучены достоинства крупных пород собак применительно к поимке и ловле медведей, отмечена некоторая странность трюков современного политического руководства и было рекомендовано соблюдать повышенную осторожность, змей в этот год расплодилось что-то более обычного. Шагалось не то чтобы легко, но глаз, созерцая угрюмые пейзажи, не уставал радоваться. Темные леса в верхнем течении беспокойной приблудной речки, на какие сейчас и случалось наткнуться только в акватории Больших Озер, уходили в самое сердце скалистых мрачных возвышенностей с голыми склонами и отвесными стенами, которые посещались разве только беркутом, и тянулись к далеким полупрозрачным заснеженным пятнам на горизонте.

Погода стояла великолепная, дорога оставалась временами обременительной, временами просто непроходимой, но к этому были готовы, общий рабоче-приподнятый настрой экспедиции не покидал норм приличия, но за болтовней ночами не давал уснуть. Дяги больше не попадались. Удивительное дело, контакт легко налаживался и с загадочным и не внушающим никакого доверия чухарем, и с весьма общительным – общительно-настороженным челночником с давно не чищенными зубами, представлявшимся «новым канадцем», разговорчивости которого сильно способствовал отягченный содержимым внутренний карман просторного черного дождевика; и с молчаливым монахом, странствующим босиком, аскетически худощавым, с древним рюкзачком за плечом и спокойным взглядом неподвижных умных глаз, который мог быть здесь загадочнее и опаснее всех остальных, вместе взятых. Впрочем, пара новых вибрамов была перекинута у него через плечо. То ли с кого-то их снял и берег для особого случая, то ли так было удобнее. Все говорило за то, что до каньона дошагается без особых приключений. «Мы будем дышать воздухом моей родины… Ты знаешь, дорогой, насколько прекрасен воздух моей родины? – вопрошал, качая головой и мечтательно заводя глаза, сильно расторможенный крупный мужчина в тяжелой длиннополой накидке не то из пуленепробиваемой шкуры яка, не то мамонта и с кривоватым грубым посохом в руках, бутоном распуская у носа сложенные щепотью крепкие пальцы. – И чем же будет пахнуть тогда сильнее всего? Петерзильенвурцльзуппе, дорогой…»

Здесь, в тихой сырой глуши, в неширокой ложбине, где свободно прятались в заоблачных хмурых лесах отвесные скалы и где начиналось новое взгорье, их Лунная Тропа к роси, ожидало с вечно недовольным выражением на хладном тенистом лике блюдце Кислого озера, разбитое камнем и лесом. Его легко было видеть: с базальтовыми гранеными краями, с непроницаемыми – но необыкновенно прозрачными у берегов – глубинами, уходящими отвесно вниз, на далекое дно горной трещины, с этой вялой, едва заметно вьющейся дымкой согретого тумана, с нежно искрящимся ломтиком золотисто-бледного лимончика на темной поверхности, что зернистым неброским айсбергом медленно, безмолвно перемещался в неприкрытой близости границ полусонного водоема; у Гонгоры сводило скулы, он встряхивался, оборачивался и замечал множество черных блестящих глаз-бусинок. Бусинки переглядывались. Они были задумчивы и неприязненны. Они провожали его и еще долго смотрели вслед из-под листьев травы, оставаясь в неподвижности. И уже не было над головой развесистых крон деревьев, не касалось уха шуршание острых камней под усталыми ногами и хриплого, исчезающего где-то дальше, на самом пределе слышимости, размеренного дыхания, и становилось ясно, что эти близоруко угрюмые исполинские каменные надгробия – всего лишь только эффектный призрак, дополнительный антураж к свежести бесконечного, совсем чужого, необъятного. Взгляд подозрительный и ироничный не видел здесь ничего, помимо неестественно четкой линии далекого горизонта, нескончаемого склона и трав на нем. И еще над всем этим непривычного, высокого, ослепительного, синего неба. Время пахло теплом.