Евгений Малякин - Ужас замкнутого пространства. Криминально-политический детектив 2000 года

Яна же, со своей стороны, действовала более решительно, со всей наглостью и бесцеремонностью, присущей ее возрасту. Ссылки на Джульетту и зыбкое понятие совершеннолетия в мировой культуре были уже архаизмом. Яна брала нахрапом: она напрямик выложила в лицо сначала маме, потом папе, а потом им обоим все, что она думает об их образе жизни, их образе мыслей и тех тонюсеньких волосках привычки друг к другу, на которых еще каким-то чудом удерживается их брак. Досталось всему поколению, идеалам отца, эгоизму матери и лицемерию «этих кретинов-взрослых».

Потоки слез, изливаемые Марго и горестные восклицания Андрея Арсеньевича не сломили упорство юной леди, но заставили супругов Ворониных крепче держаться друг за друга в такой двусмысленной ситуации. А Яна, отвоевав священное право на свободу поступков, каждый вечер, пожелав родичам спокойной ночи, стучалась в соседнюю квартиру и возвращалась домой лишь под утром. Наскоро позавтракав и собрав учебники, она отправлялась в школу.

Да-да, Яна Воронина заканчивала в этом году одиннадцатый

класс.

Пока девушка порхала по комнате, отыскивая свои вещи, – Фабрикант никак не мог отучить ее от дурной привычки бросать их, где попало, – Сан Саныч уже протер глаза и прикидывал, удастся ли ему сегодня сорвать самый большой в своей жизни куш. Денег должно было привалить столько, что можно было бы плюнуть на бизнес и провести остаток жизни вместе с Яной на каком-нибудь необитаемом острове, купленном или арендованном лет эдак на сто-двести. Но это – в случае благополучного исхода операции. В случае исхода неблагополучного Сан Саныч не сможет выполнить данное Яне и ее родителям обещание жениться на девушке, потому что его просто-напросто не будет в живых.

Но игра стоила свеч. Хоть и говорил Сан Санычу дедушка Моисей Маркович, а потом повторял его слова папа – Александр Моисеевич, – «лучше спокойный сон, чем золотой гроб», – Сан Саныч Фабрикант привык рисковать и пока что об этом ни разу не пожалел.

– Доброго утра, скупой рыцарь! – обернулась на пороге Яна.

– Почему это я – скупой? – обиделся Фабрикант. – Разве я когда-нибудь жалел денег? По-моему, тебе грех жаловаться.

– Зато ты их любишь больше меня, – парировала Яна и, послав Фабриканту воздушный поцелуй, юркнула за дверь.

В ту же секунду Сан Саныч услышал ее пронзительный визг и выпрыгнул из кровати, словно ошпаренный кипятком.

***

***

Это была обычная коммунальная квартира, которых в Москве (в отличие от Питера) оставалось очень мало. Да и те, как наша «героиня», почти поголовно готовились к расселению.

Большая квартира в трехэтажном доме «сталинской» постройки

делилась на пять «маленьких» квартирок-комнат, где жили, любили,

растили детей, ссорились и мирились за последние полвека десятки

мужчин и женщин.

Теперешняя «смена» была совсем уж разношерстной, гомонливой и, очевидно, последней. Правда, разговоры ходили разные: одни утверждали, что дом, расположенный в живописной зеленой зоне сносить не будут, а хотят переделать в личный особняк известного магната-олигарха Марка Осинского. В пользу этой версии говорило, то, что Осинский превратил заурядный огромный и грязный чердак, расположенный прямо над коммуналкой, в шикарный пентхауз с ловким отдельным входом. То ли для тайных деловых, то ли – для личных встреч.

Другие уверяли, что, после расселения, эту «хибару» снесут (непонятно, правда, куда при этом денут «гнездышко» олигарха) и будут возводить гостиничный комплекс.

Что бы там ни замышляла Судьба, но жители Большой квартиры

последнее время ощущали себя не очень уютно, готовясь к серьезным

переменам в своей жизни.

Знать бы им, какие на самом деле грядут события – давно б,

любыми путями бежали отсюда без оглядки!

***

Старейшиной Большой квартиры считалась Ирина Соломатова. И не по

возрасту – ей едва перевалило за сорок – а по времени проживания.

Еще четверть века назад она, восемнадцатилетняя девушка пришла

сюда жить к мужу, прописалась, через два года у них родился сын

– Игорь. Вскоре муж, отличавшийся буйным и блудливым нравом

завел себе «левую» семейку, куда и перебрался на постоянное

проживание. Двадцатиметровая комната осталась Ирине и маленькому

Игорьку, что, по тем временам считалось чуть ли не роскошью.

Как ни странно, Соломатовы сохранили приятельские отношения:

Ирина даже не стала менять фамилию бывшего мужа на свою девичью.

А тот никогда не обижал покинутую семью в плане алиментов; на праздники, порой, и в гости с бутылкой заглядывал.

Тем временем в «третьей», Соломатовской, комнате подрос Игорь.

Маменькина радость омрачалась только одним: уж больно юноша

увлекается этой чертовой политикой. То он считал себя просто

анархистом, то каким-то анархо-синдикалистом, а теперь вообще

сдвинулся на «новолевых» идеях, носится с какой-то дурацкой

Национал-коммунистической партией. И девицу свою, Валерию, вместо

того, чтобы под венец вести таскает на партийные сходняки.

В общем, помимо обрыдлой, но такой необходимой работы, забот у

Соломатовой по дому, да с сыночком хватало.

…В это роковое июньское утро Ирина проснулась раньше всех в

квартире. Несмотря на то, что предстоял трудный и хлопотный

рабочий денек, настроение у женщины было хорошее. Сын спал (или

делал вид, что спал) в импровизированной отдельной комнате за

ширмой.

Ирина направилась сначала в ванную, мурлыкая на ходу услышанную

вчера в юмористической программе песенку:

Утром взявши мыльце,

Нужно вымыть рыльце,

Надо вымыть ручки

И другие штучки.

Плещась под теплым душем, Соломатова вдруг услышала за стенкой,

где находился туалет, страшный грохот.

«Похоже, это на унитаз обрушился старый чугунный сливной бачок»,

– решила Ирина, торопливо накинула халат и выскочила в коридор.

Вслед за ней, разбуженный шумом туда выполз Лев Николаевич

Хмелевский, протирая заспанные глаза и откровенно плохо

соображая, что происходит.

Впрочем, Ирина тоже с трудом осознавала суть случившегося. Дверь

туалета была слегка приоткрыта, но когда Соломатова стала ее

открывать (как всегда, вовнутрь), дверь пружинила, будто

скрепленная с противоположной стены тугой и толстой рессорой.

– Что за ерунда такая! – в сердцах воскликнула Ирина, устав

пихать со всей силы пружинящую дверь плечом.

Тут она заметила ошалело застывшего на пороге своей комнаты

Хмелевского и сделала ему приглашающий жест рукой.

Стиснув зубы и героически превозмогая пульсирующую в голове боль,

Лев Николаевич вместе с соседкой приналег на дверь сортира. Она