Николай Волынский - Год беспощадного солнца

Мышкин ничего не мог сказать. Страх парализовал голосовые связки и сжал сердце. Мышкина затрясло, мелко застучали зубы.

Посмотрев внимательно ему в лицо, Кокшанский добавил:

– Папахен говорит, что твои вирусы – не самое последнее слово в производстве генетического оружия. Но у нас, в России, нет стратегических запасов антидота даже против простеньких возбудителей холеры, чумы, сибирской язвы, оспы. Случись другу Обаме захочется бросить на Питер бомбочку с обыкновенной бубонной чумой, то пока наши кремляди расчухают, что произошло, и даже дадут команду на производство антидота, то восьмидесяти двум процентам жителей он уже не понадобится. Никогда. Цифра верная, с отцом вместе считали. Тем более, нет никаких средств против боевых кристаллов. Но это еще не все. В Пентагоне уже сейчас разработаны еще более тонкие штаммы. Настраиваются очень легко. Нужно уничтожить всех рыжих на земле? Пожалуйста. Или мужчин призывного возраста – нет проблем. Или русских пенсионеров, но только лысых. А можно и не лысых…

Качнув круглой головой, Кокшанский выбрался из кресла и прошлепал к шкафу. Он держал там коньяк. Налил полстакана и протянул Мышкину.

Дмитрий Евграфович выпил одним духом, как воду, и даже не почувствовал вкуса.

– Еще! – попросил он.

После второго стакана зубная дробь понемногу прекратилась.

– Но самое отвратительное, Дима, что вывели эти новые штаммы наши люди. Русские. Молодые и очень талантливые ученые, которых сначала Ельцин, а потом Путин с Медведевым вытолкали в эмиграцию. За ненадобностью. А за границей их приняли как родных – только работай. Конечно, они уже не наши… И у них тоже нет антидота. Но будет. Думаю, скоро. Денег немерено, жилье, почет, уважение, уверенность в завтрашнем дне, пенсия в сто раз больше наших зарплат…

– Мерзавцы, – пробормотал Мышкин.

– Конечно, мерзавцы, – легко согласился Кокшанский. – Как большинство людей на земле. Ни плохие, ни хорошие, а что-то среднее, на подвижничество не способные, а за хорошие деньги сделают много. Но главное, у их детей там меньше шансов стать наркоманами или жертвами педофилов, которых так любят наши либерасты.

– А ты согласился бы за деньги сделать штамм, чтоб убили твоих родственников, или друзей, или просто соотечественников? – спросил Мышкин.

Кокшанский не ответил. Он записывал информацию на компакт-диск.

– И бумаги тоже отдай мне, – попросил Мышкин. – Не надо тебе носить с собой бомбу. Еще взорвется.

– Это уж точно! – согласился Кокшанский и бросил Мышкину диск в пластмассовой упаковке.

– Сколько я тебе должен? – спросил Мышкин.

– Обижаешь, гражданин начальник, – засмеялся Кокшанский. – Труд сам по себе – уже награда.

– Игорь! – не согласился Мышкин. – Ты работал. Ты потратил массу времени. Ты сделал колоссальную и очень опасную работу.

– Я для тебя сделал.

– Но все равно…

– Ты взял бы с меня деньги?

– М-м-м… – выжал из себя Мышкин: он вспомнил Ладочникова.

– Понял тебя! И ты пойми. Нельзя дружеские отношения переводить в бабки. Так все человеческое потерять можно. Скажи лучше, что будешь делать с этой бомбой? Кто-нибудь знает, что она попала тебе в руки?

– Полагаю, нет, – неуверенно ответил он. – Только ты и я.

– Добавь моего отца.

– Он тоже рискует, – сказал Мышкин.

– Не очень. Я все данные стер. На винчестере у меня ничего.

– Этого мало, – возразил Мышкин. – Следы информации на жестком диске все равно остаются. И все можно восстановить хоть через сто лет.

– Да, старик. Придется форматировать и шлифовать винчестер. А не хочется…

– Обязательно! И прямо сейчас.

– Нет, сейчас я спешу, – сказал Кокшанский.

– Я тоже.

– Очень хорошо! – повеселел Кокшанский. – Отдал я тебе фугас – и гора с плеч. Так все-таки, что дальше с бомбой?

– У меня есть куда ее отнести.

– Только учти, пожалуйста. Информация тебе упала с неба. Или ты ее нашел на Невском. Самое подходящее место для таких находок. Понимаешь меня?

– Еще как понимаю!

– У меня жена и ребенок.

– Напрасно я тебя вообще втянул в это дерьмо.

– Да, напрасно! – легко согласился Кокшанский. – Но все уже произошло. Не вернешь. Там, кстати, в твоих срезах, была еще какая-то бяка, попутная, но, похоже, посторонняя… Не успел с ней до конца разобраться. Кстати, ты знаешь, что такое «огурец зомби»?

– Что-то слышал… Не помню.

– Ничего ты не слышал! – отрезал Кокшанский. – Слышал бы – не забыл. Поинтересуйся при случае – это мой отец советует. Только аккуратно. Если бы мне принес не срезы, а чистый образец этого модернизированного цитоплазмида… Хотя бы одну ампулу. Мы могли бы продолжить разговор на эту тему.

– Ни в коем случае! – запротестовал Мышкин. – Хватит! И без того я тебя втянул…

– Втянул – да! Поэтому хорошо бы закончить. Довести до конца.

– И все-таки, что там еще? – насторожился Мышкин.

– Картина неясная. Нужен субстрат. Хотя бы одна ампула. В клетках срезов слишком мало вещества. Тогда и поговорили бы об огурцах. Очень интересный сорт.

– Нет! – решительно заявил Мышкин. – В жизни бывает и так, что одна и та же бомба падает два раза подряд в одно и то же место. Если, не дай Бог, у тебя появятся неудобства в жизни, я себе этого никогда не прощу.

– Смотри сам. Кстати, тебе, я слышал, полицаи дело шили?

– Откуда ты знаешь? – удивился Мышкин.

– Все знают. Ленинград – город маленький. Не спрашиваю тебя ни о чем. Раз ты здесь, а не в тюрьме, и ничего не рассказываешь, значит, не все так плохо.

– Не все… – согласился Мышкин. – Не все так плохо. То есть плохо, но не всё. Я пойду, Игорь.

– Ты на тачке?

– Куда мне сейчас на тачке? С таким синдромом, послеарестным. Задавлю кого-нибудь. И не замечу.

– Отвезу тебя. Но только до метро. До «Чкаловской».

– Ну, нет, зачем тебе… – попытался отказаться, впрочем, довольно слабо, Мышкин.

– Незачем, конечно! Я живу как раз напротив «Чкаловской». Так что не волнуйся, я себе хлопот не добавлю. Тем более что дочка ждет.

– У тебя есть дочь? – удивился Мышкин.

– А ты не знал? Уже четыре года. Друг называется… Да, – с легкой грустью констатировал Кокшанский. – Такая теперь дружба… Рвутся самые крепкие человеческие связи. Эта проклятая капитализма сильно разъединяет людей. Каждый теперь – участник гонки на выживание. А приз всем достается один и тот же: смерть.

– Как дочку-то зовут? – перевел на другое Мышкин.

– Дашенька! – расплылся от удовольствия Кокшанский. – Четыре года, а по-французски шпарит! Не то, что мы с тобой.

– А почему не английский? Куда без него?

– Не нравится! – сам удивился Кокшанский. – Грубый, говорит. Не музыкальный.

– Надо же! Не музыкальный…

До метро они добирались час.