Герда Грау - Фуллстоп

— Дома и жарче бывает. У нас море ближе.

— Зачем же сюда было ехать? — искренне удивился Александр.

Сашка переступил к краю своего балкона, встал на цыпочки и локтем навалился на общий разделитель, даже слегка подпрыгнул, при этом выражение лица у него стало таинственным.

— Да мне скоро десять, а я еще не пишу. Ну то есть изложения пишу, диктанты, а продолжения — нет. Здесь психологи, врачи, библиотека детская большая.

В доказательство своих слов он опустил руку куда-то вниз и показал книгу, взятую, видимо, в той самой библиотеке. На обложке книги были мальчик и рыжий лис, сидящие под одинокой звездой.

— А тебе никогда не хотелось продолжений? — не поверил Александр. — Капитана Немо, например? Тома Сойера?

Сашка убрал книгу и отступил на шаг назад.

— Нет. Зачем?

Александр растерялся. Он не задавался вопросом, зачем нужно продолжать чужие книги. С ним это просто случилось, как читать научился: голова создавала сюжет с любимыми героями, руки тянулись к тетради, и буквы выстраивались на белом плацу листа, как пехотное каре, готовое к бою. И атаковало неприятеля — пустое пространство, захватывало территорию словами, исправляло несправедливости и обиды и поднимало свой флаг. Так делали все его друзья, так делали его родители, и до сего дня он даже не представлял, что может быть по-другому.

— Потребность, понимаешь, такая. В мировой гармонии. В счастье для всех.

Он подумал, что мальчику не объяснить таких тонких нюансов. Возможно, ему действительно попадались такие писатели, которых не хотелось продолжать. Хотя нет, читает же он Экзюпери, у «Маленького принца» всегда много продолжений.

Сашка избавил его от раздумий, задав свой вопрос:

— А вы почему сюда?

Правдивый ответ был тяжелым. Всем остальным Александр говорил, что просто расстроен личными неприятностями и зол за испорченный любимый пиджак, но дело было совсем не в пиджаке. Пиджак был вообще не при чем. Вряд ли ребенок поймет.

— Я, видишь ли, неудачно написал жалобу в химчистке. — Александр вспомнил эту жалобу, четыре листа в амбарной книге. — Немного эмоционально. Вот на работе и решили, что мне нужно нервы подлечить.

— Поскандалили?

— Сашка, пошли есть. — На балкон вышла женщина, увидела соседа и вежливо склонила голову: — Здравствуйте.

Сашка мгновенно просочился под ее локтем в комнату.

— Добрый день. — Александр был благодарен ей за своевременное появление. — Извините бога ради, нельзя ли мне пройти с вами до столовой? Я только дорогу запомню и больше досаждать не буду, первый раз тут.

— Пойдемте, — ответила женщина. — Мы в первый раз тоже долго искали. Заблудиться легко.

В столовой было малолюдно, основной завтрак закончился, и только металлические емкости с какао, чаем и кофе с молоком были к услугам вновь приехавших. Хлеб, впрочем, тоже был. Белый и черный. И масло на блестящем подносе. И розовая колбаса в нарезке. И даже вареные яйца и сардельки.

Они сели за покрытый красной тканью длинный стол на небольшом расстоянии друг от друга. Вроде как знакомы, но все-таки посторонние. Сашка в ожидании стакана крутился на стуле, сполз под скатерть и был изгнан родителями в туалет снова мыть руки.

— Толя, принеси еще батона, — обратилась женщина к мужу.

Лысоватый Толя разгрузил поднос с какао и послушно поплелся за хлебом. Александр незаметно наблюдал за ними. Интересно, кто из них пишет? Вряд ли он, скорее она. Энергичная, деятельная… Наверняка публицистика, что-нибудь школьное с уклоном в просвещение. Может быть, немного про авиамоделирование и научные эксперименты. Студенческие походы на байдарках. Костры, палатки, картошка, песни под гитару. Хотя не исключено, что пишет он. Тогда, скорее всего, биографии. Набил руку на Иване Грозном и викингах, перешел к двадцатому веку и великим открытиям, паровые двигатели, дирижабли, аэропланы, очки, планшеты, полярные исследования…

— Третье лето сюда приезжаем, — вдруг сказала Сашкина мать, перехватив его взгляд. — Каждый раз обещают. Все надеемся на чудо. Машинку пишущую подарили. Бумага дома ящиками стоит. Ручка есть, с золотым пером.

Александр опустил обратно поднятый ко рту стакан. Женщина не ждала ответа, ей просто нужно было выговориться.

— Он не глупый, учится хорошо, дома четыре шкафа книг, во все библиотеки записан, читает много. И — не пишет. Врачи говорят, какой-то блок.

— Некоторые поздно начинают. — Слабое утешение, но лучше, чем молчать истуканом. — Умберто Эко, Пруст…

— Это их публиковать стали поздно, — ответила женщина. — А писать они начинали раньше. Стихи девушкам, рассказы, пьесы… Чем дальше, тем больше я боюсь, что когда мы добьемся своего, он с этим не справится или не сможет контролировать.

Александр про себя крякнул.

— Это и взрослым трудно дается. Может быть, проще оставить как есть?

— У вас есть дети?

— Нет.

— Тогда вы вряд ли поймете. — Она глотнула свое какао, словно то было спиртным напитком. — Знаете, в этот раз мы на электричество согласились. Как последнее средство.

— Это же больно.

— Я знаю. Некоторым, говорят, помогло, блок этот разрушить. Писать начали. Мало, серенько, скучно, подражательно, но все-таки безопасно. «Красного цветка» не породят.

Сашка вернулся, ничего не знающий о нависшей над ним угрозе, Толя тоже принес нарезанный батон, и за столом наступила пауза.

— Какой еще «красный цветок»? — подозрительно спросил Сашка, уловивший только последние слова. — Который в «Маугли» был? Огонь?

Родители Сашки переглянулись.

— Просто такая легенда, — пояснил Александр, чтобы компенсировать промах его матери. — Когда писатель создает свой главный труд, когда вкладывает в него всего себя, все доступное ему вдохновенье, весь опыт, всю свою изнанку до донышка — над его творением распускается цветок. Красная роза.

Сашка приоткрыл рот, отложив в сторону схваченный кусок булки.

— И он цветет до тех пор, пока созданное мастером не отзовется в чьей-то душе стихией живого отклика, породив понимание и проникновение в замысел. Когда кто-то со всей полнотой вчувствуется в автора, услышит, как он дышит, — цветок поблекнет, передавая свои краски читателю. Так автор поймет, что у него навсегда есть теперь лучший собеседник, собрат.

— И как его потом найти, этого собрата? Может, он в Аргентине книжку прочтет, — не удержался Сашка. — Он что, поймет, что это «его» писатель?

— Говорят, желание разыскать автора и все с ним обсудить будет непреодолимо. Как зов крови, как поиск разума во вселенной, огромная и неконтролируемая потребность, которую нужно удовлетворить, чтобы найти покой. Когда автор поговорит с ним или прочтет его письмо — цветок возле текста вновь обретет свежесть и прежние яркие краски. Только цвести теперь будет уже для двоих.