Антология - Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун [антология]

Часто меня спрашивают: «Насколько нестерпима депрессия?» И я не могу найти слов, чтобы ответить. Тем многим, кто меня спрашивал, я отвечала только: «Депрессия страшнее рака».

Сьюзен Зонтаг однажды говорила: «Болезнь — это темная сторона жизни, это своего рода другое гражданство… Сама по себе болезнь вызывает в человеке первобытный ужас. Людям так тяжело смотреть смерти в глаза… Любая серьезная болезнь, причины который непонятны и которую пытаются безрезультатно лечить, наполняется смыслом. Она становится метафорой».

В книге «Болезнь как метафора» она рассказывает о раковом больном, который, столкнувшись с этой своего рода атакой, чувствовал боль в душе. Чаще всего мы проигрываем в этой войне не тогда, когда раковые клетки уничтожают здоровые, смертельные ранения появляются из-за неуважения к человеческому достоинству.

Когда я лежала в операционном центре на кровати под номером четыре [55] Произношение цифры «четыре» — «сы» — в китайском языке созвучно со словами «смерть», «умирать», и поэтому она считается несчастливой. , я была в ясном уме, под местным наркозом, и то, как врач стерилизовал место операции, как вводил анестетик, как взял скальпель и сделал первый надрез, как внутри шевелились инструменты, как врач говорил медсестре принести ему что-то, как медсестра докладывала врачу о моем состоянии — все это было ясным как день.

Февраль в Гуанчжоу — самое холодное время. Операционный стол был тоже холодным, а одежда для пациентов с дырой в груди не особо защищала от холода. Я чувствовала, что металл, из которого сделан стол, действительно крепкий, высокого качества, хорошо прилипал к спине, отчего мерзли даже внутренности. Из-за такого холода конечности заледенели и онемели, сознание было восприимчивым и живым. И хотя с помощью капельницы в организм поступало успокоительное, однако можно было почувствовать холод лекарства, которое текло по трубочке; сосуды будто пили прохладительные напитки и тем самым понижали температуру тела.

Первая операция прошла успешно. Они приостановили свою работу и переговаривались рядом. Все ждали результатов биопсии. Холодно! Я прислушалась, и издалека до меня доносились звуки в соседних операционных, а вблизи — болтовня врача и медсестры. На одном из столов операция уже завершилась, медсестра, стоя у большой двери, звала родственников больного. Тут и там тягуче распевал песню звонкий девичий голос: четвертый стол — поменяли — подмели. В голове совсем пусто. Мне нужно время, чтобы все прояснилось. Я на четвертом столе. Врач и медсестра вновь начали трудиться. Почистили все с правой стороны шеи.

Разрезали нерв, перевязали кровеносные сосуды, вытерли лимфу с находящихся рядом мышц. Как же холодно! Я вся холоднее металла, из которого сделан стол. Я не думала о том, как они справятся с этими метастазами, я лишь размышляла над тем, как перетерпеть эту операцию. Молилась, вновь и вновь.

Постепенно эффект от анестезии пропал; было больно, очень-очень больно, так больно, что я уже не чувствовала холода. Больно! Рану тянуло, щипало, жгло. Я стиснула зубы так, что во рту стало кисло, они онемели и, казалось, шатались — интересно, могли ли они сломаться? Чем больше я сжимала губы, тем больше они становились похожими на резину, зубы скрипели, и боль никак не унималась. Никаких других мыслей не было, я лишь неоднократно умоляла: еще анестетика, еще анестетика! Мне нужно больше анестетика! И мне ввели еще шприц. Прошло некоторое время, и анестетик снова перестал действовать, я стонала и умоляла, и мне вновь ввели его. И опять. И вот дошли уже до пятого шприца! Почему врач не дает мне достаточно анестетика? Я же живая!

На трех из четырех прочищенных лимфатических узлов были раковые метастазы.

Февральская операция. Апрельская проверка. Мне сделали рентген всех костей тела, томографию мозга, легких, шейного отдела, в результате я потеряла сознание на столе аппарата, и меня принесли в кабинет врача, чтобы оказать скорую помощь. Один друг говорил, что если я после серии томографий теряю сознание, почему же другие не теряют? У тебя слабая воля, а потому и депрессия. Друзья и даже родители больного его совсем не понимают, пренебрегают им, неудивительно, что Сьюзан Зонтаг упомянула, что она «чувствует злость» и «с горечью наблюдает». Она говорила: «Нужно отойти от всех этих смыслов болезни, от всех этих метафор, наверное, только так мы можем освободить людей и даже утешить их. Однако только лишь уклониться от них не поможет, нужно полностью отказаться от этих метафор. Их нужно раскрыть, раскритиковать, изучить и, наконец, покончить с ними».

Результаты томографии шейного отдела. Вверху листка было написано, что и слева и справа обнаруживаются лимфатические узлы. Я спросила:

— В итоге рак просто перекочует и появится снова? Или во время операции все не до конца почистили?

Специалист ответил:

— И то и другое возможно.

Химиотерапия была похожа на военную операцию, удары следовали один за другим, один курс лечения, во время которого нужно было принимать лекарства, длился двадцать один день, затем передышка в семь дней. Бах, бах, бах, бум, бам! Прошло уже пять курсов и еще оставалось шесть дней. Из-за химиотерапии Ли Ланьни упала в обморок, и ее отвезли в центр скорой помощи.

Что потом?

Потом главный специалист Пекинской онкологической больницы сказал:

— После операции она, возможно, не будет ходить, положите ее в больницу, прооперируйте.

Жестом он показал, что слева нужно сделать длинный разрез, и с правой стороны тоже нужно сделать надрез в форме буквы «S» вплоть до задней части шеи.

— Как только я увидел шрам на твоей шее, сразу понял, что тебе неудачно сделали чистку.

Специалист по шейному отделу позвал врача из отделения патологии и двух практиканток, которые окружили меня и осматривали мой шрам, изучая то, что называется неудачной операцией. Специалист по шейному отделу сфотографировал мой шрам и сказал:

— Нам нужны фотографии для материалов, ты не возражаешь?

Я ответила, что нет. Но я изо всех сил старалась прикрыться, чтобы студенты, просматривая слайды, не увидели безобразный рубец рядом с зеленоватым истощенным лицом.

А что потом?

………

Я просто ненавижу вспоминать те ощущения после операции.

Даже сейчас, приводя в порядок свое сознание, мне постоянно хочется сбросить ношу этих воспоминаний. В ней страх, отчаяние и унижение. Их мощь попросту разрушает мою волю к жизни, силу духа. Я всегда избегаю слова «отчаяние». Доходит до того, что, если я ненароком натыкаюсь на рассуждения Спинозы об отчаянии, я признаюсь, что в дальнем уголке моей души, затянутое туманом, сидит именно оно. Моя повседневная жизнь и болезнь сплелись воедино. Я, какой-то бедный пациент с периферии, в жизни являюсь лишь нулем без палочки. И этим дням нет конца. Будучи человеком, я уже потеряла свое достоинство. И достоинство жизни было опорочено. Так зачем же жить?