Антология - Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун [антология]

Они точно не с одного дерева,
но все они — яблоки,
и этого им достаточно, чтобы сплотиться:
телом к телу,
они греются друг о друга,
источая взаимный аромат.
Они не похожи на смердящий дуриан,
да еще и с ужасными колючками,
защищающими от остальных.
я заметил издалека, что яблоки улыбаются,
я подошел ближе — их лица зарделись,
такой же румянец у склонившей голову
деревенской девушки,
не такой, как у легкомысленно краснеющего персика,
не такой, как у клубники, чья спелость с привкусом крови
сырой рыбы.
Яблоки — самые чистые, самые полезные фрукты,
они — благодатные фрукты,
Самые выдающиеся из них лежат на видном месте,
и горожане выбирают из них лучших.
Это — везунчики, ими гордятся остальные яблоки,
Сколько яблок за свою жизнь так и не доберутся
до города!
Близится Новый год, я отобрал те, которые больше всего
скучают по дому,
принес яблоки домой, чтобы они поглядели
на моих поседевших от вьюги родителей.

Они меньше паука,
но больше комара,
я могу их сравнить лишь с мухами,
присасывающимися к небоскребам.
Блеск стекла
подчеркивает их черноту,
вернее сказать,
чернота их силуэтов заставляет стекла сверкать ярче.
Я не беспокоюсь о том, что они сорвутся,
опоясывающая веревка, как цепь,
не даст им с легкостью исчезнуть
по дороге на работу и с работы.
Когда я смотрю на них,
снова и снова возникает вопрос:
почему жизнь самых нижних этажей
должна карабкаться на такую высоту,
и только этим зарабатывать себе на хлеб?

Мама, твой сын приехал построить тебе дом,
сын желает, чтобы у тебя на земле был дом,
где не протекает крыша,
чтобы северный ветер не снес кровлю твоего жилища.
При жизни у тебя был артрит,
сын не может допустить, чтобы твои оставшиеся кости
заболели ревматизмом,
прежде не могла уснуть зимней ночью,
сын не может допустить, чтобы твой вечный сон
не согревало теплое одеяло.
Японская софора непрестанно качает головой
перед твоей могилой.
Мама, ты не узнаешь своего сына?
Сын три года не навещал тебя.
Ты говоришь, поднялся ветер, твои глаза затуманились.
Даже если мы не увидимся лет сто,
моя мама будет всегда в толпе незнакомцев
высматривать сына.
Мама, когда заживешь в хорошем доме,
не повторится ли как прежде, тогда, с приходом темноты,
ты не могла отыскать дом своего сына,
жившего в городе?
Ты говорила, что городских огней больше,
чем звёзд на небе,
а в деревне все по-иному: увидишь знакомую лампу,
и по ней возвратишься домой.
Живя в деревне в благополучном доме,
ты никуда из него не выезжала.
Мама, второй раз в жизни ты покинула пределы дома
и сразу попала в Рай.
Когда ты вернешься, мама,
сын выстроит для тебя дом, в котором можно жить
десять тысяч лет!
Я увидел блуждающие огни —
не ты ли идешь с лампой в руке по дороге домой,
мама?

Отцу уже семьдесят, он один
живет в деревне. Каждый раз звоню
и говорю отцу, мол, возраст у тебя уже велик,
одному одиноко, приезжай жить в город,
здесь жизнь кипит.
Отец отвечает, что в деревню провели рельсы,
каждый вечер поезд проезжает по околице.
На праздник Цинмин я вернулся домой,
чтобы поухаживать
за могилой матери, мы вместе с отцом провели ночь,
под шум моросящего дождя я слушал рассказы отца
о деревенских делах, —
кто женился, кто умер, кто родился, кто заболел.
Когда стукнуло двенадцать, отец сказал,
скоро приедет поезд, не прошло и пяти минут,
как я услышал паровозный гудок,
преодолев горы и перевалив через хребты,
состав прибыл в деревню, укрытую за деревьями
павловнии.
Отец заметил, что сегодняшний гудок
был более долгим, чем обычно.
Когда отец говорил это,
его голос звучал глухо, речь замедлилась,
его лицо выражало, будто он хочет что-то удержать.
Лампа в пятнадцать ватт сфотографировала силуэт отца
на обшарпанной стене. За окном шелестел дождь,
мои глаза увлажнились, в протяжном гудке
я услышал одиночество поезда в пустынных просторах,
а после отъезда поезда —
одиночество отца и деревни.

Сколько лет нужно, чтобы постичь одну метафору,
сколько надо бурь пережить, сколько дел совершить,
каких надо людей встретить в непрестанном потоке?
«Снег, белый как соль», —
написано мной во втором классе начальной школы,
это метафора снега. Прошло более тридцати лет,
кроме цвета белизны, между снегом и солью
я не нахожу более тесной связи.
Зимой этого года ты ушла от меня.
Дорога вдоль реки, по которой я брел с тобой,
изранена остриём ветра.
Этот снег, именно он белый как соль,
позволил мне различить в вечернем городе
боль и страдания.

Палисад протянулся вдаль, длинная тень былой жизни
покачивается, словно волны
перед Китайской республикой [242] Китайская республика — название китайского государства в 1912–1949 гг. .
В Вэйсине [243] Вэйсинь — социальная сеть WeChat. — утонувший в мечтах человек,
он давно утратил
прошлые забавы и потерял вкус к жизни,
цветущей вокруг,
болота исчезли, храмы разрушены.
Все это существует под палящим солнцем,
а тени от птиц, напротив, становятся все темнее.
Жизнь — это дорога без возвращения назад,
прежние, отданные под залог дни, мстительны
и наполнены враждой, они настигают нас.
Все силуэты превращаются в безмолвное кино,
где показывают серого гуся, мечтающего о жасмине;
брат, спустившийся из этого кадра,
близок мне и незнаком одновременно,
он хочет быть любимым,
незримые сумерки уже заняли склон его жизни.

Воспоминания собираются в плавном свете трав
и деревьев,
раз за разом погружаясь в прожилки листвы,
время запуталось в кустарнике, в этом — причина ветра.
В аромате растений спокойная сосредоточенность,
ни один человек не познал их дыхания,
не постиг сотворения формы и цвета.

Тоска принуждает тебя превратить истрепанность
в бурную страсть,
над тобой скитаются миллионы вёсен,
солнце, луна и звезды стали частью формулы благовоний,
внизу бурлят миллионы рек и гор,
ты глотаешь огонь, вкушаешь лед, смакуешь вкус лилии.

Руины, выходящие за границы природы,
молчание смерти —
это бурлящее подводное течение,
ложе сновидений минералов,
ты видел то, чего никогда не видел,
ты распознал дыхание мха в лесу,
в твоем теле живет поэт,
вы общаетесь на магическом языке,
встречаясь в мире людей.