Антология - Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун [антология]

В момент раздумий свет задерживается
на твоих ресницах,
мельчайшие слезы испуга светлеют благодаря тебе,
ты приветствуешь каждое живое существо
либо допытываешься у него,
ответ духов — не только в воде.
Вся земля играет роли в пьесе жизни,
ты увидел смешение духов со всем сущим на земле.

Маяк посреди моря белой травы, он больше не поет
о жизни скитальца,
он — компас, прекративший вращаться в этом море.

Старик, собирающий ракушки во время отлива, стоит там,
вспоминая мрачный тропический шторм, он молчит,
уставший от отсутствия волн и золотой кромки моря,
то сверкающей, то угасающей.
В зимний день после обеда, перед твоим приходом,
море высвободило туман, словно медленно набежала
еще одна волна.
Небо породило белую ночь, смешав вчера и сегодня,
от ясности до тумана — одна модуляция, кантата о том,
как белый туман увлекся белым снегом,
лицо неба наполнено паром, сообщающимся
с неслышной судьбой.
Оказывается, что море создается из пустоты,
море — это не чья-либо копия,
тебе надлежит отыскать таланты волн.
Задумавшись на миг, став подобным молнии,
ты видишь, как белое море воспаряет
и превращается в луч.

Здесь не место для экскурсий и не место для свидания,
в тишине не паломники и не отшельники,
кошка свернулась клубочком,
белая шерсть испускает сияние,
ветер этого мира стих на время.
Ты заботливо гладишь кошку, линии руки
наполнены мягким светом,
в эти минуты монахи читают вечерние молитвы,
свет от лампы нарушает спокойствие окна,
таинственная церемония под звуки молитвы
то поднимается, то затихает,
мерцают темно-зеленые контуры листьев фикуса бодхи
у храма,
может ли это место в круговороте перерождений
превращать боль в красоту?
Никто об этом не спрашивает. И никто об этом не ведает.
Вспоминаешь ли ты псалмы, звучавшие в польском храме?
Ты сидишь на ступенях с женой Майей,
в глубокой задумчивости,
звуки Балтийского моря набегают волна за волной.
«Когда-то мы верили в невидимые для глаз вещи,
верили в тень, в тени теней, верили в свет», —
в этот момент сосредоточенный свет расскажет тебе все.
Рябь на море уляжется,
и почти невозможно будет коснуться тени
сокрытого течения.

Как задержать свое рождение, этого
ты не понимаешь, ты — ребенок, похищенный музами,
левым ухом внимаешь голосам российских равнин,
правым ухом улавливаешь звуки хаоса,
ты внимателен, как знаток искусства,
у тебя чудесные шутки, а впереди поджидает темнота,
ты должен распознать в ней свет истины и фальши;
будучи несчастливым человеком, нечего стыдиться,
твой смех — над собой, он также является солью,
которой приправлена жизнь,
между другими и самим собой,
между тобой и всем сущим.
Ты все меряешь масштабом своего таланта,
ты никогда не делал слепого различия.
Большая страна Россия, страдания теснятся
в темной гостиной,
ты убираешь мусор мыслей,
вытираешь накопленную пыль,
ты не Цезарь, ты — носильщик,
ты проносишь свет через щель,
в твоих снах постоянно появляется река Нева,
словно из-под кисти художника,
зажатой между указательным и большим пальцами,
льется поток твоих тесно стоящих слов.
Тихое утро, райская птица спустилась на бумагу,
лежащую на скатерти,
муза, как по волшебству, появилась за твоей спиной.
Ты получил неожиданное поощрение,
приблизившись к славе,
ты потираешь руки, поворачиваешься и, слегка наклонив
голову,
показываешь легкое смущение.

Полосатая рубашка на ветру стала пеплом,
это предопределено роком,
Так она прощается с тем местом, где бродит
под стражей арестант.

Для чего вдруг расстегивать пуговицы жизни?
сомнение — это рубашка в полоску,
Наденешь ее, как будто человек из грязной реки
выбрался на берег, и с него стекает вода.
Это упакованная рябь
страстно желает, чтобы солнечный свет высветил жизнь
в неуловимой игре света и тени.
Уклонясь от ответа, красишь в черный цвет этот мир.
Больной тигр, легкий как бабочка,
без запаха роз источает дурной запах, он держит зеркало
и лампу,
ищет влажную с краю полосатую рубашку.

Миру нужно сшить новую,
но он никогда не снимает той, порванной,
полосатой рубашки.
Сова прячется в кармане, видимость — это призрак,
неумолимо уносящий судьбу в непостижимый черный
мир сновидений.

Мы часто упоминаем необитаемый остров,
он — брачное ложе, горящий вдохновением моря,
для отдыха не нужна кровать,
для многих прожитые годы не существуют в календаре.
Еще мы обсуждаем, как блестит влажная кожа посетителя,
у него неспокойно на душе.
Белый туман в лесу уже рассеялся,
смутно виден маяк, отражающийся в воде,
он — слеза, стоящая на берегу моря.
Внимательно всматриваюсь в маленькие шажки
морских птиц,
которые точками рисуют карту на песке.
Я твердо верю, что остров — ответное эхо на твой зов,
твои духи и жемчуга так легко снова утратить,
все, кто дышат, радостно поют вместе с тобой.
У дикорастущего обвойника уже раскрылся один рог,
выпущенный китом столп воды видится подобием тела,
пролетают тучи, нескончаемая жизнь
словно кокосовая пальма,
склонившаяся к морю, висящие плоды отражаются в воде,
мелкая рябь добирается до ракушек.
В этот миг неизвестности ветер,
вздымаемый легкими крыльями,
вместе с песчинками, крыльями птиц, парусами
и растениями,
смешивается и кружится, все они — дикие лошади,
выросшие на природе,
чья грива широко развевается в лучах заходящего солнца
в наступающих сумерках.

Беспорядок в комнате,
как будто лампа давно погасла,
и сюда не проникает свет.

Целых шестнадцать лет
я так желал снова вернуться в эту комнату,
поцеловать в темноте руки матери,
однако мир в своем конце полон страхов
и неизвестности.

Шестнадцать лет!
Бегония за домом пышная и зеленая,
эта закрытая комната
словно глаза под ресницами бегонии —
закрылась и уже не откроется.

Ночь окутывает тень от дерева,
дождь намочил листья,
словно чернота, они громоздятся слой за слоем
и кажутся отяжелевшими.
Дерево высится в темноте,
глядит по сторонам,
его маленькое сердце крепко-накрепко связано
и не освещает изнутри кору.
Оно слышит, как из темноты
ветер доносит
тихий вздох,
будто его листья вот-вот улетят.