Игорь Маранин - Сказки про Того, Не Знаю Кого [сборник : СИ]

— О, великий господин мой! Прикажите исполнить любое желание своему рабу.

Но Умар не желал ничего. Сейчас он с тоской вспоминал старые времена, когда они вместе с другом бродили по пыльным дорогам Междуречья. Друг стал дервишем, а сам Умар — купцом. Некогда худой и стройный, теперь он располнел, обрюзг, имел большой дом, тайную сокровищницу, полную золота и драгоценных камней, и целый двор слуг. На заре его будила красная обезьяна, желавшая доброго утра, — обезьяна счастья. Нет, не бедность прежних лет вспоминал купец Умар, а полноту своего сердца. Крошками воспоминаний на ладони Тамхиги-и-дура была рассыпана его прежняя свобода.

— Господин, — услышал он подобострастный голос одного из слуг. — Я принес плохие новости, господин.

Умар поднялся на ноги и перегнулся через перила веранды.

— Говори, сын ишака, — хмуро проговорил купец.

— Ваш друг, бедняга дервиш, святой человек… он найден мёртвым недалеко от махалля.

Пиала с чаем выпала из рук Умара. Купец даже не заметил этого, надкушенное сердце его затрепетало в груди, а в ушах прозвучал ехидный голос красной обезьяны: «Пришло время платить, купец».

— Как? Он убит? — выдохнул Умар.

— Не могу знать, господин… Люди рассказывают, что на теле не найдено ни одной царапины. Видно, Аллах, призвал к себе достойного, чтобы наградить его.

— Па-а-ашёл вон! — внезапно взорвался Умар и, развернувшись, направился в дом.

Закрыв двери и запретив идти за собой, он спустился в подвал, откатил в сторону большую деревянную бочку и через потайную дверь прошёл в сокровищницу. На большом сундуке с золотом сидела красная обезьяна. Руки и ноги у нее были накрашены, на поясе висела синяя тряпка, а глаза подведены сурьмой.

— За тобой пришли, — Умар остановился на пороге и долго привыкал к тусклому свету старой лампы, что горела на высокой подставке посередине помещения.

— Ты был предупрежден, купец, — обезьяна перелезла с одного сундука на другой и хитро подмигнула Умару. — Краденое счастье счастьем не бывает.

— Я отдам тебя сам! Скажи мне имя врага.

— Меня? Сам? — удивилась обезьяна и скорчила ехидную рожицу. — Ты знаешь правила, купец, меня нельзя отдать задаром. Меня нельзя даже продать, только обменять на худую обезьяну, что каждое утро будет откусывать у тебя по маленькому кусочку сердца. Никто не сможет жить с худой обезьяной дольше одного срока. И это будут страшные мучения! Но мудрый шайтан, мой хозяин, справедлив: убей своего врага, и я останусь у тебя ещё на пять лет.

В 1052-ом году по хиджри, в последний день месяца шаввала, на кладбище за северной стеной города Багдада хоронили бедного дервиша. Его тело было завёрнуто в исфаханский ковёр, под чтение Корана дервиша опустили в могилу, и купец Умар первым бросил горсть земли.

— Завтра мы встретимся с тобой, мой достойный друг, — тихо произнёс он. — Встретимся и снова разойдемся. Ты отправишься в Сады благодати, и среди лотоса, лишенного шипов, и талха, увешанного плодами, тебе поднесёт полный кубок полногрудая юная девственница. А мой путь лежит под мостом Сират, ниже первого неба — в самый ад. Помолись за меня перед Аллахом, ведь молитва праведника стоит тысяч молитв таких, как я. Клянусь нашей дружбой, я отомщу за тебя.

Умар встал с колен и, не глядя на изумленных его речью спутников, отправился домой, не отвечая на поклоны и приветствия встречных прохожих. Сегодня он совершил свой последний грех — ходил к гадалке Фатиме, что жила у Северной стены в жалкой лачуге, но славилась тем, что никогда не ошибалась в предсказаниях. Он отдал гадалке два огромных бриллианта, и лишь тогда она согласилась ответить на его вопрос. Ответ уместился в пять слов: «Ты умрёшь сегодня после заката». Купец долго стоял у ворот лачуги, а затем, решившись, направился в самый бедный район Багдада.

Луна была полной. Как обычно в этот месяц над ладонью великана по имени Тамхиги-и-дур — от каменных пальцев Обители снегов до запястья Эритрейского моря. Прихрамывая, Зайнетдин подошел к воротам и, обнаружив их открытыми, изрядно удивился. Оглядываясь по сторонам, прошел по огромному пустому двору и поднялся по ступенькам на веранду. На маленьком столике стояла неубранная полупустая пиала с остывшим чаем. Слуг нигде не было видно, даже собаки и те не лаяли во дворе, почуяв чужого. Зайнетдин поудобнее перехватил свою палку, ощерившуюся раскаленным углём львиной пасти, и шагнул в дом. Прошел по освещенной свечами дорожке в дальнюю комнату, остановился, прислушиваясь к полной тишине у лестницы, убегавшей в подвал, и стал осторожно спускаться вниз, готовый в любой момент отразить нападение. В подвале ярко горели свечи, а у большой деревянной бочки рядом с закрытой дверью стоял хмурый, обрюзгший купец Умар. В руках он держал меч — неумело и неуклюже.

Зайнетдин облегченно выдохнул и улыбнулся. Купец. Меч. Всего-то…

— Умр-и-и-и-и! — выкрикнул Умар и, размахивая мечом, бросился к чужеземцу.

В ответ тот лишь взмахнул навстречу своей палкой, и она перерубила булатную сталь старинного меча пополам. Ещё один взмах, и купец отлетел к стене, сполз на пол, несколько раз дёрнулся в агонии и затих. Только неожиданная улыбка в последний миг озарила его лицо. Так он и умер с этой странной улыбкой на устах. Не обращая больше внимания на хозяина, чужеземец рванул дверь на себя и застыл на пороге, привыкая к тусклому свету лампы. На большом сундуке с золотом и драгоценными камнями сидела кривая тощая обезьяна, обернутая в порванную грязную тряпку…

Дни на Востоке текут медленно, словно мёд из перевернутой чаши. Шайтан торопливости давно уехал отсюда на своей наспех сколоченной арбе в полусказочный Рим, да так и остался там — разбирать осколки Великой империи. Лениво несёт свои волны Согд Самаркандский по древней земле Согдианы, бывшей девятнадцатой провинции персидского царя Дария, сатрапии Искандера Греческого, греко-бактрийского царства Диодота, земле, по которой скакали кони скифов и победоносно шествовали войска императоров из династии Сасанидов. В этой долине и лежал большой город, сказочно богатый город, удивительный город, где южное солнце осыпало свои лучи на купола мечетей и муэдзины призывали верующих к молитве не с высоты минаретов, а ходя, подобно первому из них, Биляль ибн Рибаху, босиком по улицам. В те давние времена были у этого города добрые правители, а всё потому, что спрятана была от них волшебная флейта.

История её ещё древнее, чем город и сама Согдиана. В землях, называемых некогда Элладой, жили в далекой древности прекрасные девы, что никакого отношения к человеческому роду не имели. Были они дальними родственниками ийе, духами холодных прозрачных ручьев и вечнозелёных деревьев, и просторных солнечных лугов, и каменистых гротов в горных ущельях. Днём они пряли себе одежды, а вечером танцевали или пели песни, а то и отправлялись на шумные праздники, что устраивали волшебники Олимпа, ошибочно принятые людьми за богов. Милы были волшебники весёлым девичьим сердцам, за исключением сатиров — козлоногих спутников Диониса, распутных и вечно пьяных. Среди сатиров особенно выделялся Пан, которого собственная мать испугалась и бросила, едва он родился. Однажды Пан гулял по густому лесу, когда заметил одну из дев по имени Сиринкс. Долго преследовал её козлоногий человечек с длиной бородой и рогами, и когда почти настиг — дева обернулась тростником. Думала уберечься от Пана, но он оказался хитрее: срезал тростник и сделал из него флейту. Недаром его отцом был сам великий мастер Гермес. Так появилась эта флейта — волшебный инструмент из пустотелых тростниковых трубок, связанных между собой и ступенчато уменьшающихся от самой длинной к самой короткой. Навечно теперь Сиринкс была заключена внутрь неё.