Игорь Маранин - Сказки про Того, Не Знаю Кого [сборник : СИ]

Вид у поэта был невыспавшийся.

— Всю ночь проработал, — устало сказал он. — Не то, чтобы совсем стихи, но… Винокуру должно понравиться. Он вчера заказал мне рекламные четверостишья. Пять червонцев за штуку, неплохо, да? А разных сортов вина у него — целый склад! И каждому требуется своя реклама. Я тут подсчитал, что если писать по паре сотен четверостиший в день, то можно оставить работу и не выходить из отпуска. У меня ведь отпуск, я тебе не говорил? Какие-то странные буквы у тебя в тетрадке, я таких не знаю. Наверное, это особый язык статуй, ха-ха? Кстати, это мысль! Особый язык рома, особый язык вина, особый язык пива… — и, бормоча под нос эти странные слова, поэт исчез в комнате.

День снова был пасмурным, и прохожие редко поднимали голову, проходя мимо афишной тумбы. И если слышали странный скрипучий звук, то оглядывались по сторонам, даже не предполагая, что это металлическая скульптура перелистывает очередную металлическую страницу. А Сказочник так увлёкся, что тоже не обращал на них никакого внимания и даже чуть было не проглядел перебегавшего дорогу нового жильца. На жильце было длинное осеннее пальто и тёмный шарф, а в руках он нёс зонтик. Едва поэт оказался у афишной тумбы, как хлынул дождь. Даже не дождь, а настоящий тропический ливень, злой и резкий, как вырвавшийся на свободу африканский дикарь. Ливень-дикарь бушевал вокруг, ударяя по стенам домов, стучал в окна, ломился в двери, но на поэта не упала ни одна капля. Это Человек на афишной тумбе неожиданно наклонился над новым жильцом и прикрыл его своим металлическим зонтиком.

— Если ты гулял по этой улице, — быстро зашептал испуганному поэту Сказочник, — то видел странные скульптуры на столбах и афишных тумбах. Клубок, вишнёвую веточку, яблоко, доктора в белом халате, музыканта с трубой… Их много, и все они когда-то были людьми. Не совсем обычными, может быть, ведь каждый имел свой дар: выращивать сады или лечить людей — не важно. Я, например, сочинял сказки и рассказывал их детям. Увы, я и не подозревал, что мой талант — не только сладок, но и опасен. Не знаю, как в других городах, а в нашем на талантливых людей охотится старый чёрный ворон. Он ловит их на лесть, равнодушие, критику и деньги. От лести человек начинает хуже работать, критиков не слушает, на равнодушных обращает внимание, которого они не заслуживают, а за деньги распродает дар по частям. Иногда он даже не замечает, что уже давно лишь памятник погибшему таланту. Стать снова художником — задача почти непосильная. Иногда я слышу кусочки мелодии, которую сочиняет музыкант. Иногда доктору почти удаётся сообщить прохожему о его болезни. А вот остальные окончательно скисли. Портной превратился в ржавый металлический клубок, сапожник — в пару сапог, архитектор — в шляпу-замок на афишной тумбе, а пара садоводов — в яблоко и вишнёвую веточку…

— Арра! — громкий крик ворона заглушил слова Сказочника.

Мокрая и взъерошенная птица уселась на плечо, и металлическая статуя сразу же разогнулась и приняла прежнее положение, спрятав под зонтом незваного гостя. Поэт, на которого хлынул ливень, бросился бежать…

— Ещё не поздно всё изменить! — выкрикнул ему вдогонку Сказочник.

— Арра! Арра!

— Только не заходи к аптекарю!

— Арра! Арра! Арра! — ворон зашёлся в бесконечном карканье, заглушая даже шум ливня и громкие сирены автомобилей. А новый жилец, скрываясь от дождя, юркнул в первую же открытую лавку. Там он жадно прильнул к витрине, пытаясь разглядеть сквозь дождь статую с зонтом и сидящего на её плече ворона… Затем кто-то тронул его за локоть, и высокий человек с обвисшими седыми усами и трубкой во рту повёл поэта куда-то вглубь лавки.

— Здравствуй, утро. И ты, странная скульптура под зонтом, здравствуй.

Я стоял на перекрестке двух улиц — Богдана Хмельницкого и Двадцати Пяти Лет Октября — и разглядывал металлического человека, забравшегося на афишную тумбу. На нём была старомодная шляпа с круглыми полями и высокой тульей, тяжёлый темный шарф и длинное, ниже колен, осеннее пальто. Правой рукой он держал раскрытый зонт, а левой — раскрытую тетрадь. И хотя на небе не было ни одной тучки, а на листе — ни одной буквы, странный человек не спешил убирать ни зонтик, ни тетрадку.

— Жаль, что ты меня не услышал… — вздохнул я. — Металлическое сердце не помнит свой дар, а металлическое перо поднять труднее, чем вручную повернуть планету вокруг оси. Но я на тебя надеюсь, поэт… Ворон прилетит лет через пять, ему ты пока не интересен. А булочник передаёт тебе привет. Ты не суди его, он просто не разбирается в стихах. И ему нравится всё, что звучит складно. Цирюльник сожалеет. Говорит, что из тебя мог получиться второй Северянин. А вот парфюмер по-прежнему равнодушен. Ну и пусть его, правда? Равнодушие заслуживает быть обоюдным.