Игорь Маранин - Сказки про Того, Не Знаю Кого [сборник : СИ]

— Какое прелестное место! — восторженно заявила голова. — Здравствуй, утро. И ты, странная скульптура под зонтом, здравствуй. Интересно, кого ты изображаешь? Должно быть такого же поэта, как и я. Вот и тетрадка в руках, а в ней пока — ни строчки. Или погоди… вроде что-то написано. Нет, показалось. А жаль! Было бы интересно узнать, о чём думает металлическая скульптура, стоящая на афишной тумбе.

С этими словами голова в ночном колпаке исчезла, а шторы на окне вновь задёрнулись. Впрочем, через половину часа новый жилец показался полностью. Он вышел на перекрёсток из-за угла дома, с любопытством обошел афишную тумбу, помахивая маленькой тросточкой, несколько раз приподнял шляпу-котелок, приветствуя незнакомых молодых дам, а затем отправился осматривать небольшой сквер по соседству. Из кармана его пиджака торчал корешок толстого блокнота, и весь вид его — круглое лицо, чисто выбритые щеки, кудрявая шевелюра и задумчивый взгляд — говорил, что господин этот явно не от мира сего. То есть настоящий поэт.

Сказочник на афишной тумбе проводил нового жильца задумчивым взглядом и нахмурился.

— Здравствуй, утро. И ты, странная скульптура под зонтом, здравствуй.

Этой фразой, просыпаясь почти в полдень, встречал теперь каждый следующий день новый жилец. Более того, свесившись из окна, он рассказывал вслух о своих делах и даже спрашивал совета. Впрочем, не ожидая, что ему ответят. Так ведь обычно и бывает. Все советы мы знаем наизусть и спрашиваем их лишь из вежливости и желания рассказать о своих заботах. Хотя бы металлической статуе.

— Представляешь, каким милым оказался хозяин здешней булочной?! — сообщил поэт на второе утро. — Мало того, что он себя обсчитал, и мне пришлось угрожать ему, что я вызову полисмена и его лавку закроют, если он не возьмет лишние деньги обратно… так вот, он оказался подлинным ценителем поэзии. Вот уж неожиданность, правда? Я читал ему стихи больше часа! Пришлось вспомнить самые ранние и слабые, но он и их принял с восторгом. Мне даже подумалось, что я слишком строг к себе. Да-да, не стоит выбрасывать стихи в мусорную корзину, если они нравятся народу. Мне кажется, или я действительно вижу какое-то слово в твоей металлической тетрадке? Вроде бы его вчера не было… Ах, как действует на нас, поэтов, похвала! Хочется писать и писать!

Весь второй день поэт бродил по скверу с блокнотом в руках, что-то тихо бормотал вслух, записывал и вычеркивал, а потом снова записывал. Несколько раз он, задумавшись, натыкался на скамейки, а один раз чуть не наступил на крошечную собачку, которую выгуливала пожилая дама. Впрочем, надо отдать ему должное, он тут же извинился и перед дамой, и перед собачкой. И даже пообещал посвятить им шуточную поэму, но женщина отчего-то отказалась и лишь покрутила пальцем у виска. А собачка и вовсе облаяла поэта самым что есть нецензурным лаем. Перед самым полдником, когда к булочнику подвозят свежие ромовые бабы и кексы, ещё помнящие тепло рук тех, кто их делал, поэт решительно выбросил свой блокнот в урну и быстрым шагом направился к перекрёстку. Но затем столь же решительно развернулся и зашагал обратно к урне. И выброшенный блокнот вернулся на своё привычное место — в правый карман пиджака.

— Здравствуй, утро. И ты, странная скульптура под зонтом, здравствуй.

Холодные северные ветра окончательно покинули город, прибранные после зимы улочки затопило тёплой и сладкой солнечною водой, и утро действительно выдалось прекрасным. Но поэт был хмур.

— Цирюльник — настоящий хам! — пожаловался он. — Строит из себя знатока, а сам квиндухетта от дактиля не отличит. Как он может говорить о поэзии, если не знает даже стихотворных размеров?! Вчера, под вечер, я зашёл к нему подравнять бакенбарды. «Вы, говорят, балуетесь виршами?» — спрашивает он у меня. Балуетесь! Маленький самодовольный болван! Он бы ещё назвал мои стихи опусами. Читаю ему лучшее своё стихотворение. И что же?! Он снисходительно говорит «неплохо» и «у вас, несомненно, есть способности, нужно только их развивать и учиться». «Что же здесь не так?» — язвительно спрашиваю я. И этот властелин чужой перхоти покровительственно разглагольствует о вычурности образов и банальности рифм! Я так разозлился, что чуть было не написал эпиграмму прямо на зеркале. Хлопнул дверью и ушёл с мыльной пеной на лице и бакенбардами разной длины. Почему мне кажется, что вчера в твоей тетрадке было меньше слов? Это всё моя невнимательность, наверное… А я вот что-то за два дня не написал ни одной строчки! Пора, пора садиться за работу.

Окно захлопнулось, и больше в этот день Человек на афишной тумбе нового жильца не видел. Поздно вечером над домом долго кружил старый ворон, словно что-то высматривая, а затем прокричал «кау» и исчез за крышами домов.

— Здравствуй, утро. И ты, странная скульптура под зонтом, здравствуй.

Мятый ночной колпак свесился за окно и чуть не свалился с головы, но поэт вовремя ухватил его за самый край.

— Дурацкий вчера вышел день, — сообщил он, водружая колпак на его законное место. — А столько творческих планов было! Ода хлебу для булочника, эпиграмма на цирюльника… Всё настроение парфюмер испортил. Он совершенно равнодушен к искусству! Представляешь, этот напыщенный франт, от которого пахнет духами даже сквозь витрину, не читает стихов, не ходит в театр и не смотрит кино. Он ничего не слышал о Дон Кихоте! Никогда не рыдал над судьбою Ромео и Джульетты! Он не пугал соседей громким смехом, наблюдая за похождениями Мюнхгаузена! Он спрятался от искусства в пустом флаконе из тёмного стекла. Не то чтобы меня это расстроило… а, впрочем, да, расстроило. Я спорил с ним битых два часа. Я купил за это время восемнадцать флаконов одеколона, три тюбика крема для ног, мазь для загара и средство от прыщей. И чтобы ты думал? Мне не удалось его переубедить! Ну, какие после этого стихи? Хм… интересно, а на перевёрнутой странице твоей тетради уже что-то записано?

Словно разделяя грустное настроение поэта, день выдался пасмурным и унылым. Человек на афишной тумбе молча наблюдал, как поэт гуляет по скверу, пытаясь уцепиться за первую строчку нового стихотворения, раздраженно вырывает листы из блокнота и швыряет их направо и налево. Один раз он даже попал скомканным листом в мороженщика, но тот окатил его холодным замороженным взглядом и покатил свой маленький холодильник на колесиках дальше. Дворник оказался куда более разговорчив. В стихах он понимал ещё меньше, чем парфюмер, зато отлично разбирался в мусоре. А на границе вечера и ночи над трёхэтажным домом на перекрёстке снова кружил ворон. Но со Сказочником не поздоровался, лишь помахал издали крылом, закладывая очередной вираж.

— Здравствуй, утро. И ты, странная скульптура под зонтом, здравствуй.