Андрей Рябоконь - Искушение чародея (сборник)

— Подозреваю, — с восторгом заявлял академик Окунь, — мы и не поймем. Потребуются месяцы работы, друзья мои! Месяцы! А пока давайте просто наблюдать за происходящим, анализировать, делать выводы — и не отказывать себе в простой человеческой радости: смотреть на этот мир глазами изумленного ребенка. Ведь вокруг столько чудес! Слава, что вы хмуритесь? Ведь еще не так давно, на «Антее», вы готовы были пожертвовать ради научного подвига двадцатью шестью годами своей жизни.

Павлыш кивал, улыбался…

Тогда, думал он, у меня была надежда. Я был глупый и влюбленный, а сейчас — только влюбленный. И никакой надежды, абсолютно никакой. И даже работа не спасает.

На «Антее», к слову, хватало свободного пространства, и при желании ты мог избегать неприятных тебе людей. Спокойно отдаваться научному подвигу. А здесь, в домодреве, ты вынужден сталкиваться нос к носу… по сотне раз на дню… принимать как должное все колкости, все… это. И даже не знаешь, как себя с ней вести, она же не Лилит, не Медея — Снежная королева.

И все-таки иногда ему нравилось здесь. Он возился со зверьми, которых надарили вместе с домодревом ависы, и это было чертовски интересно. Юные Урванцы даже стали звать его «дядя Слава Айболит» — и это, пожалуй, ему тоже нравилось.

Стоя на смотровой площадке, Павлыш щурился, отбрасывал рукой непокорные волосы и представлял, что на самом деле никакого испытания нет и не было. Они просто повстречали собратьев по разуму и ищут общий язык — и разумеется, найдут, и таким образом обогатят друг друга…

Дельтапланы — оранжевый и серебристый — прошли над самыми верхушками домодрев, потом серебристый рванул в сторону холмов, туда, где они должны были приземлиться.

— Ну а что, — сказал Павлыш, — для первого раза неплохо.

Конструкцию подправили, чтобы Отцу было удобнее управлять, Домрачеев работал под чутким руководством Эммы, и Павлыш только удивлялся, как он терпит ее заносчивость и язвительность. Удивлялся и завидовал.

Серебристый плавно развернулся над холмом, оранжевый не отставал. На соседнем холме — видел Павлыш — стояли зрители: академик, вся семья Урванцов, Домрачеев; а над холмом парили, раскинув крылья, взрослые ависы. Солнце превратило их перья в самоцветные пластины: изумрудные, бирюзовые, яхонтовые.

Вдруг серебристый начал по спирали идти вверх, выше и выше. Оранжевый сделал круг над посадочным холмом, затем двинулся вслед за серебристым.

— Что за?.. — прошептал Павлыш. — Какого дьявола он?..

Серебристый чуть качнул крыльями, затем набрал скорость.

— Пленка! — заорал Павлыш. — Там же где-нибудь обязательно должна быть Пленка, курица ты безмозглая!

На соседнем домодреве из листвы выглянули три взъерошенных головы.

— Вам плохо? — спросила одна из птиц. Кажется, это была Вторая жена, Слава пока так и не научился их различать.

Он покачал головой:

— Мне — нет.

Серебристый дельтаплан поднимался все выше.

А что, подумал вдруг Павлыш, это даже может оказаться решением. Жестоким, но… решением. Если Отец разобьется, нам засчитают победу, и отправимся наконец…

Он с отвращением ударил кулаком по ограде. Но взгляда от двух точек не оторвал.

Серебристая вдруг развернулась, легла на крыло и ринулась вниз. Миновала оранжевую и пошла по крутой дуге прямо к холму.

И аккуратно, словно всю жизнь только так и делала, — села. К ней уже бежали люди, летели ависы.

Лишь одна фигурка стояла на соседнем холме и, как Павлыш, не сводила взгляда с небес.

Они увидели — он и Домрачеев — как оранжевый дельтаплан развернулся, чтобы уйти вслед за серебряным, но вдруг вместо этого кувыркнулся и стал падать — не по дуге, а отвесно, прямо вниз. Кажется, Миша что-то кричал. И ависы, похоже, услышали его: они вдруг изменили направление полета и метнулись наперерез, к падающей оранжевой точке.

Все происходило медленно, как будто в дурном сне или в кино с замедленной съемкой. Ависы ухватили дельтаплан сверху — ухватили ногами, конечно, а крыльями отчаянно махали, пытаясь удержаться в воздухе. Падение замедлилось, почти прекратилось, и Павлыш наконец облегченно выдохнул. Он заметил, что держится за перила. Отпустил их, под ладонями что-то хрустнуло.

Вдалеке закричали.

Ависы летели и держали в когтях дельтаплан… точнее, его фрагмент. Остальное упало на склон и покатилось, Павлыш увидел рыжее пятнышко, костюм Эмма подобрала под цвет волос, подумал он, как глупо, даже здесь, когда не перед кем…

Потом он метнулся в комнаты, зашарил, выворачивая ящики, в поисках нужных медикаментов, потом сообразил, что все сложено в саквояж, старый, допотопный, и откуда он только взялся в Отеле… Павлыш выскочил, держа саквояж под мышкой, потом вернулся, сдернул со стола телефон, запихал в саквояж и стал спускаться, напоминая себе, что нельзя спешить, навернешься со ступеней — никому от этого лучше не станет, в конце концов, у них там в дельтапланах аптечки с первой помощью, ты же сам проверял, а Борис наверняка умеет… да и Окунь, конечно…

Он помчался к холмам, размахивая саквояжем, — добрый доктор Слава Айболит — и шептал только одно: «Успеть, успеть, я должен успеть!»

Когда он прибежал, ее уже освободили от упряжи. Судя по всему, успели вколоть обезболивающее — и теперь накладывали шину.

— Так, медленно и в деталях — что сделано?

Борис и Миша в два голоса рассказали. Домрачеев зачем-то добавил растерянным голосом:

— Все, как ты говорил на уроках.

— Молодцы. Готовьте носилки, только обязательно с ровной прямой поверхностью, и…

— Понесем ее в Отель?

Слава прикинул расстояние.

— Слишком далеко. Проще в домодрево. Но подожди, вот я болван!..

Он поднял отброшенный в сторону телефон, поставил на землю, зачем-то положил трубку на рычаги, а потом взял и приложил к уху.

Тишина по ту сторону. Все такая же глухая, безжизненная тишина.

— Слушайте, — сказал Павлыш, — вы, там… я же знаю, что вы слушаете и следите. У нас тут ЧП… серьезная травма. Требуется вмешательство. Немедленное, вы понимаете?!

Тишина.

Потом что-то оглушительно клацнуло и железный голос произнес:

— Уточните. Вы заявляете о финише, фиаско, обрыве сражения?

Кто-то ухватил Славу за щиколотку и сжал так, что он даже вскрикнул.

Эмма держала крепко, смотрела ясным, презрительным взглядом.

— Не сметь! Я запрещаю, слышите, Павлыш! Вы — тогда, на «Антее»… вы же не повернули! Не смейте, приказываю продолжать! Федор Мелентьевич, Борис, проследите, чтобы!.. Проследите!

— Уточните, — повторили в трубке. — Вы заявляете о финише, фиаско, обрыве сра…

— Нет, — тихо и невнятно сказал Слава. — Не заявляем.

Он положил трубку и опустил телефон на траву.

— Вот так, — произнесла Эмма. — И готовьтесь к операции, Павлыш. Я знаю, вы справитесь. Обезболивающего хватит?