Андрей Рябоконь - Искушение чародея (сборник)

Провел другой ладонью — скорее растерянно, раздраженно: тут каждый пластырь на счету, а я, дубина, порезался…

Потом с ужасом запрокинул голову кверху — и увидел, как прямо на него падают одна за другой капли. Как в клепсидре.

Закричал отчаянно, помчался наверх.

Эмма лежала на ветке, у самого края; бинты на груди и предплечье были изорваны, рассечены, они пропитались кровью, и сейчас она капала вниз… пока еще только капала.

Павлыш огляделся по сторонам, но рядом не было ни гекк-ависов, ни призраков — никого вообще, только цепочка муравионов деловито ползла к лужице крови и обратно.

Он подхватил Эмму и понес в комнату, закусив губу от ужаса. Из Отеля явятся в лучшем случае через час, а в худшем… а если ависы решили атаковать, о господи, что тогда? Забаррикадироваться, закрыть чем-нибудь все три выхода, ждать возвращения своих… но как предупредить их? И что с Эммой?!

Она дышала, и пульс еще прощупывался. Слава разрезал бинты, увидел глубокие, рваные раны и застонал от отчаяния. Потом со всего маху стукнул себя кулаком по лбу: не раскисай, соберись. Кто и почему напал — это после, сначала — раны. Промыть, зашить, перебинтовать — давай, доктор, работай, ты сюда для того и приглашен, чтобы спасать чужие жизни!

— У меня нож! — крикнул он в пустоту. — Слышите: длинный и острый нож! И только попробуйте, твари, сунуться! Я вам устрою контакт разумов, слышите! Полный и летальный контакт!

Дальше он помнил плохо. Сознание отключилось, руки сами знали, что делать. Он принес и поставил рядом с кроватью сразу трех лампулиток, притащил воду, вскипятил на горелке, и потом принялся за дело. И выполнил все как следует — как учили в Космическом институте. Профессор Пекур была бы им довольна. По крайней мере, когда он пришел в себя, Эмма была перебинтована, на полу лежал моток ниток, в тазике плавала иголка.

— Выходи, я тебе просвищу серенаду!.. — раздалось вдруг снаружи. — Кто еще серенаду тебе просвистит!..

Все это сопровождалось нарочито небрежными, разухабистыми аккордами — и Павлыш заулыбался, как дурак.

— Эмма Николавна, учтите, я тащил гитару через поле, холмы и густой лес только и исключительно ради вашего…

Домрачеев осекся, а кто-то — кажется, академик, — тихо произнес:

— Да это кровь, Миша. И пролилась не так давно, я думаю, с час-полтора назад.

Застучали по ступеням башмаки, снизу, из зала, донеслось придушенное: «Где же?!» — а потом в комнату ворвался Домрачеев. Гитару он держал за гриф и, кажется, готов был разбить ее о чью-нибудь голову.

— Тише, — медленно сказал Павлыш. — Она пока не пришла в себя, но… все хорошо. Теперь осталось найти тех, кто это сделал. Что вы там? Добрались без проблем?

— Ножницы забыли, — сообщил академик Окунь. — Мы, собственно, пока вдвоем, решили проверить, не случилось ли с вами чего. Урванцы остались в Отеле, и я теперь боюсь, как бы… хм… Дайте-ка я погляжу, что с ней. Перебинтовали вы профессионально. Упала? О, сам вижу, что нет. Резаные раны, да? Иглу прокаливали?

Павлыш вкратце пересказал все, что случилось.

— Значит, детеныши? — Домрачеев зашагал по комнате. Взгляд у него был бешеный. — Детеныши, Слава? Об этом нас предупреждал Отец?

— В том-то и дело, — покачал головой Павлыш. — Слишком глубокие раны. А у гекк-ависов мелкие зубы и совсем никчемушные когти. И потом, неужели Эмма не отбилась бы от детенышей? Да даже и от взрослых, даже в ее состоянии…

— Тогда кто?!

— Я тут прикинул… Может, это призраки, а, Федор Мелентьевич?

— Слава… хм… а вам не кажется, что они для этого не достаточно… э-э-э… телесны?

— Мне кажется, мы ни черта о них не знаем. Мы ни разу не видели ни одного вблизи. Ни разу не касались… Как мы можем судить об их «телесности»? Мы назвали их призраками, но это… это всего лишь слово. Раньше я думал, они — это те, кто не прошел испытание и застрял здесь навеки. Но это же мистика какая-то, да?

— К чему ты ведешь, Павлыш? — уточнил Домрачеев. — Давай скорее, в Отеле, между прочим, люди ждут. И им может угрожать то же, что и Эмме.

— Веду я вот к чему. Призраки — это зрители, по-моему. Азартные зрители. А живут они в другом — ускоренном — потоке времени, поэтому мы и видим их так, фрагментарно. Или, может, они просто умеют по собственному желанию его ускорять или замедлять: ну, вот как ты перематываешь фильм, когда там нет ничего интересного. Эти азартные игроки, — продолжал Павлыш, — возможно, даже делают ставки на то, кто выиграет: ависы или мы. И возможно, говорю я себе, нашелся какой-нибудь один — слишком азартный или недостаточно честный — кто готов подтолкнуть чаши весов в нужном ему направлении. Например, убрать одну из фигур с игровой доски.

— Но это же дико, Слава! Вы предлагаете считать представителей ГЦ чем-то вроде варваров!

— Федор Мелентьевич, потлач — тоже не самый современный ритуал. И что бы там ни говорила о ГЦ Эмма, они не вмешались, чтобы спасти ее, даже вергилия не прислали. И сейчас, заметьте, их доблестной кавалерии что-то не видно на горизонте, да?

Они замолчали. Слышно было, как снаружи галдят на домодревах ависы.

— Хорошо. Допустим, в качестве рабочей версии — отчего бы и нет. И что вы предлагаете?

— Если я прав, — спокойно сказал Павлыш, — и если они уже знают, что я догадался, значит, мы на осадном положении. Мы не знаем, каковы правила для зрителей . Не знаем, нарушили их призраки или нет. Нам придется предполагать самое худшее, а это значит — быть начеку и действовать очень быстро. Миша, ты идешь за Урванцами. Пусть бросают весь хлам, берут самое необходимое. И мигом сюда. Вы, Федор Мелентьевич, попытайтесь позвать кого-нибудь из ависов и уточните, что у них там за галдеж. Я буду на подстраховке — ну и присмотрю за Эммой. Вроде бы я сделал все нормально, но… — Он вдохнул и сказал наконец о том, чего боялся все это время, с тех пор, как увидел Эмму раненой. — Если на когтях или лезвиях, которыми ее кромсали, был яд…

— Не забывай еще кое о чем, — заметил Домрачеев. Он уже стоял у входа, одна нога — на лестнице. — Тот, кто это сделал, может вернуться. Если Эмма придет в себя, она наверняка его или ее выдаст. Я постараюсь раздобыть какое-нибудь оружие, хотя, боюсь, у нас в запасе есть только палки-копалки и зулусские дротики.

— Я решил, что огнестрельное оружие — не то, чем следует гордиться нашей цивилизации, — с достоинством пояснил академик.

— Ладно, я побежал. — Домрачеев исчез.

— Федор Мелентьич, — позвал Павлыш. — Вы там поосторожней, хорошо?

— О, разумеется! Мы с ависами давно нашли общий язык, так что недоразумений быть не должно.

Вернулся академик спустя полчаса, весьма обескураженный.

— Это, знаете ли… невероятно странно, да. На мои вопросы никто толком отвечать не стал. Все возбуждены… вот как — помните? — когда мы вручали им подарки. Очень возбуждены. Галдят, мечутся… Да вы и сами слышите, верно?