Андрей Рябоконь - Искушение чародея (сборник)

— Сексуальная специализация? — уточнил академик Окунь. — Хм… а ведь вполне вероятно. Если мы обратимся к земным сообществам, у пчел, у муравьев мы найдем подобные примеры…

— Но здесь этот статус не постоянный: мы только что видели, как на турнире другие члены семьи оспаривали его. Видимо, это сезонное явление — и должно отлично работать как регуляторный механизм. Если по каким-либо причинам нынешний Отец оказывается не лучшим производителем, его смещает другой, более успешный. Или, — после паузы добавил Слава, — если вдруг Отец теряет возможность летать.

— Как я утратила возможность ходить! — кивнула Эмма. — Вот это я и поняла, когда увидела, как изумились Отец и Хранитель смыслов.

— Но при чем здесь?!.. — академик вдруг осекся и хлопнул себя ладонью по лбу — сидевшие рядом Трепотун и Проницательный даже вздрогнули. — Ах, вот-т оно что! Слушайте, ведь действительно все до элементарного просто!

— Социальный механизм, который заботится о благе вида в целом. Устраняет тех, кто понижен в статусе, но не желает признавать этого. Вы видели, как стекленеют у наших друзей глаза, какими они становятся… дикими, да? Так вот: в этот момент «я-память» уступает место «я-древности». И претендующий на статус, которого не достоин, лишается способности защищаться — видимо, его «я-древность» блокирует инстинкт самосохранения.

— Потому что так лучше для вида? Звучит дико и бесчеловечно!

— Я уверен: подобные случаи — редчайшее исключение из правил. Вот поэтому Отец и Хранитель смыслов были так удивлены. Кстати, отсюда же настороженное отношение ависов к нашим детям и агрессивное — к Борису, когда тот пытался обращаться к Отцу и другим мужчинам. У гекк-ависов, видимо, «я-древность» развивается раньше «я-памяти», я подозреваю, именно птенцы, в общем-то, и являются основными «блюстителями закона». Гекк-ависы играют эту роль до тех пор, пока не обзаводятся перьями и не начинают связно говорить. После чего их то ли выселяют в новую домопущу, то ли частично принимают в существующую семью… так или иначе, наши Эдгар с Николаем сильно сбивали ависов с толку. Выглядели почти как взрослые, только меньше ростом, вели себя как дети, но при этом разговаривали…

— Хорошо, а я чем им не угодил?

— А ты вместе со Светланой воспринимался ими как нянька. У ависов, как я понимаю, в этой роли выступают жены, которые в данный момент не сидят на кладке. Вы оба не имели права голоса. Тем более — обращаться напрямую к главе семьи и его приближенным.

— Подождите, — сказала Эмма, — так это что же, выходит, они все это время думали, что я — Мать? Что вы, Павлыш, и Борис, и Федор Мелентьевич, и даже Домрачеев?.. Ох, господи!

— Конечно, они так не думали, — соврал Павлыш. — Они же понимали, что наши семьи устроены несколько по-другому.

— Мы не понимаем, — вмешался Отец. — У вас ведь есть разделение по роду деятельности? Тогда почему в вашем обществе не был сделан следующий, вполне логический шаг?..

— Это слишком сложно. — Павлыш взмахнул руками и оглянулся на соотечественников. — Мы поясним, но в другой раз, хорошо?

— Хорошо. Есть еще вопрос. Вы красиво говорили, много объяснили. — Отец переступил с ноги на ногу, растерянно чирикнул. — В чем же тогда суть нашей битвы, испытания, дуэли? Кто победил? Кто проиграл?

Павлыш посмотрел мимо него — во тьму, что плавно клубилась между деревьями. Там стояли призраки: многолапые, с клешнями, с диковинными рогами, с мордами, похожими на африканские маски.

— «Проигравший не имеет смысла, значения, бытия», — процитировал он. — В этом поединке мы должны были найти то, что нас единит. Каждый из нас был друг для друга «отражателем» смысла: так, глядя на другого, лучше понимаешь себя. Все мы — представители агрессивных разумных видов, и нам придется каким-то образом сосуществовать. А для этого необходимо уметь понять друг друга. Иначе поубиваем друг друга же, к чертовой бабушке! Суть была в этом, а не в обмене дарами. А представители ГЦ — что ж, они присматривали за нами, наблюдали и решали. Создали для этого Muzoo, смесь зоопарка с музеем — и созерцали, так сказать. Мы постигали друг друга, они — нас. И знаете, я думаю, мы справились с испытанием!

Кто-то зааплодировал — Павлыш так и не понял, кто именно. Остальные подхватили — даже ависы принялись хлопать крыльями и кричать что-то одобрительное.

Он поклонился и выдавил из себя улыбку.

Пожалуй, в этом даже было нечто утешительное. Миг славы. Миг Славы.

Если бы еще не видеть того, как — словно невзначай — обнялись эти двое, Эмма и Домрачеев… Но в конце концов, подумал он, к этому ведь все шло. Ты знал еще тогда, когда услышал, как она всхлипнула — одна, сидя в столовой, после того, как наговорила Мишке всяких глупостей.

— Вы как хотите, — сказал им всем Павлыш, — а я лично пошел собирать вещи! Думаю, за нами скоро прибудут вергилии. Зрители, по крайней мере, уже расходятся. — Он кивнул на призраков, затем шагнул в просвет между деревьями. Облака на востоке уже были чуть подкрашены нежно-розовым, в траве стрекотали цикады.

Очень хотелось, чтобы Эмма или хотя бы счастливый сукин сын Домрачеев окликнули его, но все, кажется, были слишком увлечены попыткой осмыслить то, что рассказал им Павлыш.

Слава шагал к старой домопуще и с изумлением понял вдруг, что тоже счастлив. Счастлив и свободен. Все было правильно — ровно так, как и должно быть.

Он улыбнулся и ускорил шаг. И уже подходя к домодреву, услышал, как трезвонит наверху телефон.

Когда Вольдемар Артурович принял приглашение на праздник, устроенный родителями в честь окончания Люком космошколы, эта новость вызвала в доме невиданный переполох. Если прежде мама была озабочена лишь подготовкой меню и поиском надежных компаний, сдающих напрокат робоповаров, то теперь сфера ее интересов угрожающе расширилась, а подготовка к празднику приняла пугающие масштабы.

— Эдик, убери из гаража этот свой старый пневмобиль, а то Вольдемар еще подумает, что мы на нем ездим, — распоряжалась она. — Люк, обязательно подстригись, перед дядей Вольдемаром надо выглядеть прилично.

— Мам, но мы же действительно ездим на пневмобиле, — пытался спорить Люк. — А стригся я совсем недавно…

В ответ мама награждала его строгим взглядом, чем и пресекала все дальнейшие возражения. Папа не спорил, лишь молча выполнял все мамины распоряжения. А праздник, который задумывался в честь сына, стремительно превращался в мероприятие, призванное впечатлить дядю Вольдемара.