Алексей Добряков - Уличные песни

И в эту ночку мне, мальчишке, не спалось.
И в эту ночку я пролил немало слез.
И в эту ночь я вспоминал ее красу,
И ковырялся нежно пальчиком в носу.

И вот я вырос и стал совсем большой,
И снова повстречался с девой той.
Все той же прелестью горят ее глаза.
Все той же шалостью звучат ее уста.

Она так мило и изящно подошла.
Ко мне склонилась и за шею обняла.
Она растаяла, как в поле мотылек,
А с ней исчез мой из кармана кошелек.

И в эту ночку мне, парнишке, не спалось.
И в эту ночку я пролил немало слез.
И в эту ночь я проклинал ее красу,
И ковырялся пальцем в жопе и в носу.

Венецианский мавр Отелло
Один домишко посещал.
Шекспир узнал про это дело
И водевильчик накатал.

Девицу звали Дездемона.
С лица — как белая луна.
На генеральские погоны,
Ох, соблазнилася она.

Папаша — дож венецианский,
Предгорсовета, так сказать,
Любил папаша сыр голландский
«Московской» белой запивать.

Любил пропеть романс цыганский.
Свой, компанейский, парень был.
Но только дож венецианский
Ужасно мавров не любил.

А не любил он их за тело,
Ведь мавр на дьявола похож.
И предложение Отелло
Для дожа — в сердце финский нож.

А у Отелло подчиненный
Был Яшка, старший лейтенант.
На горе бедной Дездемоны
Был Яшка страшный интригант.

И в их семье беда настала:
У ней платок куда-то сплыл.
Отелло вспыльчивый был малый —
Как вошь, супругу задавил.

Ох, девки, верность сохраняйте!
Смотрите дальше носа вы!
И никому не доверяйте
Свои платочки Носовы!

Служил на заводе Серега-пролетарий.
Он с детства был испытанный марксист.
Он был член месткома, он был член парткома,
А в общем — стопроцентный активист.

Евойная Манька страдала уклоном.
И слабый промеж ими был контакт:
Накрашенные губки, коленки ниже юбки,
А это, несомненно, вредный факт.

Сказал ей Серега: «Ты брось эти штучки,
Ведь ты компроментируешь меня.
Ты — вредная гада, с тобой бороться надо.
Даю на исправление три дня!»

Она ему басом: «Катись ты к своим массам!
Не буду я в твоей КаПэСеСе!»
А он не сдается: он будет с ней бороться
Серега на своем лихом посте.

Три дня, как один, пролетели.
Сказал ей Серега вот так:
«Напрасно вы в самом-то деле
Рассчитываете на брак».

Маруська тогда понимает,
Что жизнь ее стала хужей,
И в сердце с размаху вонзает
16 столовых ножей.

Мотор все пропеллеры крутит.
Москве показаться пора.
Маруське лежать в институте
Профессора Пастера.

Маруську на стол помещают
16 дежурных врачей,
И каждый из них вынимает
Свой ножик из ейных грудей.

«Вынай — не вынай: не поможет.
Не быть мне с любимым вместях.
Оставьте один только ножик
На память о милом в грудях».

Маруську везут в крематорий
И в печь ее прямо кладут.
В тоске и отчаянном горе
Серега ее тут как тут.

«Маруся, когда б ты, родная,
Открыть свои глазки могла!»
Маруська ему отвечает:
«Нельзя я уже померла»

«Я жизнь ее всю перепортил.
За это отвечу я сам.
Насыпьте же пеплу мне в портфель
На память 400 грамм».

Катюха, нежное созданье,
К тебе ходил я на свиданья…
Раз горит в окошке свет,
Значит, мужа дома нет —
Счас, счас, счас, счас, счас.

Долго мы с Катюхой обнимались,
Долго зажимались, целовались.
А потом с ней на кровать
И давай роман читать.
Читал, читал, читал — не дочитал.

Однажды страшный случай приключился:
Муж с поездки рано возвратился.
Вдруг он дернул, как злодей,
Колокольчик у дверей —
Дзинь, дзинь, дзинь, дзинь, дзинь.

Катюха очень испугалась
И к нему, к дверям, помчалась.
А я, как бедный Дон-Жуан,
Из постели под диван
Прыг, прыг, прыг, прыг, прыг.

Он меня, как Дон-Жуана,
Стал волокти из-под дивана.
Развернул он свой кулак
И меня по уху так
Тресь, тресь, тресь, тресь, тресь.

Не помню, что там дальше было…
Катюха двери мне отворила.
По мостовой котенок мчался,
Мне казалось: кто-то гнался —
Ой! Ой! Ой! Ой! Ой!

Теперь, ребята, я вам клянуся:
К Катюхе больше я не вернуся.
А как вспомню мужа взор,
Так в ушах до этих пор —
Тресь, тресь, тресь, тресь, тресь.

На острове Таити
Жил-был негр Тити-Мити,
Жил-был негр Тити-Мити,
Был черный, как сапог.
Вставал он утром рано,
Съедал он три банана
И, съевши три банана,
Ложился на песок.

У негра Тити-Мити
Была жена Раити,
Была жена Раити
И попугай Кеке.
Все жили-поживали
И горюшка не знали,
И горюшка не знали,
Валяясь на песке.

Однажды на Таити
Приехала из Сити,
Приехала из Сити
Красотка Брекеке.
В красавицу из Сити
Влюбились Тити-Мити,
Влюбились Тити-Мити
И попугай Кеке.

Супруга Тити-Мити
Решила отомстить им:
Коварным Тити-Мити,
Кеке и Брекеке.
В большой аптеке рядом
Она купила яду,
Она купила яду
И спрятала в чулке.

И вот наутро рано
Лежат, как три банана,
Лежат, как три банана,
Три трупа на песке:
Лежит негр Тити-Мити,
Красавица из Сити, К
расавица из Сити,
И попугай Кеке.

Раз в Калининском саду
Музыка игрался.
Симпатичный барышен
Туды-сюды шлялся.

Адин барышен проходит,
Такой барышен карош.
Комплимент ей фраер сыплет,
Во рту держит папирос.

Барышен, барышен,
Какой ты красивый:
Половина морда красный,
Половина — синий!

Как увидел первый раз,
Начинал влюбляться.
Как увидел второй раз,
Начинал стреляться.

Первый раз стреляться стал —
Попадала в тетка.
Тетка бешено орал
И порвала глотка.

Второй раз стреляться стал —
Попадала в брата:
Пробивала у него
Правая лопата.

Если твой мой не полюбит,
Мой по речка поплывет.
Если твой мой не полюбит,
Мой, как рыбка, заклюет.

А когда его поймает
Какой-нибудь рыболов,
То тогда усе узнают,
Что погиб он за любов.

Тут комиссий приезжает,
Симпатичный, молодой,
Кишки-мишки вынимает,
На песок кладет речной.

Мимо пташка пролетает,
На моё кишка плюет.
За горами, за лесами
Красный солнышко встает.