Патриция Хайсмит - Те, кто уходят (litres)

– Я не вылезал из катера, а потому мало что видел, – ответил Коулман. – Не помню. Я развернул катер и направился к Сан-Марко.

– А где в тот вечер был Коррадо? – поинтересовалась Лаура у Инес.

Инес пожала плечами, не глядя на Лауру:

– Дома? Не знаю.

Этот же вопрос Инес задавала Коулману.

– Я его искал. Но ведь шел уже второй час ночи, – сказал Коулман.

Он посмотрел на дверь и вздрогнул, резко подался вперед и тут же опустил взгляд на стол. В дверь вошел Рей.

– Что с тобой? – спросила Инес.

– Чуть… чуть не проглотил оливковую косточку, – сказал Коулман.

Он понял не глядя, что Рей вышел, заметив его.

– Я таки проглотил ее, – пробормотал Коулман, улыбаясь, так как в подтверждение своих слов не мог достать косточку изо рта.

Слава богу, Инес настолько была поглощена им, что не заметила Рея, а Смит-Питерсы сидели к двери спиной. У Рея появилась бородка. Он выскочил на улицу почти с той же скоростью, с какой Коулман подпрыгнул на стуле.

– Фу! Пережил неприятную минутку. Испугался, что она попала в трахею, – сказал Коулман и рассмеялся.

Остальные после этого принялись говорить о чем-то другом, но Коулман не слышал ни слова. Рей жив, он действует на свой страх и риск, и он опасен. Что у него на уме? Он явно не пытается навести на Коулмана полицию, иначе уже сделал бы это. Или полиция сейчас собирает силы у входа? Коулман снова украдкой посмотрел на дверь. Из бара выходили два высоких человека, они смеялись и двигались медленно. На двери, как и на окнах, было серое матовое стекло – через такое трудно что-то увидеть. Прошло не меньше пяти минут, но ничего не случилось.

Коулман заставил себя принять участие в разговоре.

Где может прятаться Рей? Где бы он ни провел прошедшую неделю, ему сегодня придется поменять убежище из-за фотографии в газете, если только он не сказал правду тому, у кого живет, но Коулман посчитал такое маловероятным. Или у Рея есть здесь близкие друзья? Коулманом овладевали злость и страх. Живой Рей представлял для него огромную опасность, риск быть обвиненным в покушении на убийство. Даже в двух покушениях. И второе могло быть доказано: кто-то должен был видеть Рея в воде той ночью – тот, кто и вытащил его. Или если он каким-то чудом доплыл до Пьяццале [37], кто-нибудь, а то и несколько человек могли видеть его мокрым в ту ночь. Коулман пришел к выводу, что ему придется завершить дело и устранить Рея. И хотя он понимал, что его толкают на это эмоции, главным образом страх, такая мысль казалась ему обоснованной, и эта логика вскоре найдет для него метод понадежнее, чем те, что он использовал раньше.

Рей пересек улицу Сан-Моизе, на которой находился «Бауэр-Грюнвальд», и вышел на Фреццерию. Он шел быстрым шагом, словно Коулман гнался за ним, хотя было ясно, что ничего подобного Коулман сейчас не станет делать. Коулман снова среди друзей! По-прежнему с Инес, которая, вероятно, подозревает его, но все же делит с ним постель. На самом деле миру безразлично, жив он или мертв. Может быть, понимание этого и есть начало мудрости. Он мог быть убит, и убит только Коулманом, но мир это ничуть не взволновало.

Эти мысли промелькнули в голове Рея всего за секунду-другую, потом он вспомнил (и замедлил шаг, чтобы сэкономить силы и не привлекать к себе внимания), что у него есть план дальнейших действий. Он покинул дом синьоры Каллиуоли в одиннадцать утра. За несколько минут до одиннадцати, увидев свою фотографию на первой странице «Гадзеттино» в окне киоска и прочтя заметку под ней, он поспешил назад на Ларго-Сан-Себастьяно, где дверь ему открыла прежняя старуха, которая утверждала, что никогда не спит. Рей сказал, что ему нужно съехать. Он заплатил синьоре Каллиуоли и за завтрашний день, но это не имеет значения. Еще он сказал женщине, что только-только позвонил в Цюрих и ему нужно немедленно отправляться туда. Потом он поднялся в свою комнату и собрал скудные пожитки, прежде чем синьора Каллиуоли (она ушла закупать продукты) или Елизавета из кафе-бара увидят фотографию в газете и узнают его. Пожилая дама маялась в коридоре, когда Рей спустился с чемоданом. Он попросил ее попрощаться от его имени с синьорой Каллиуоли и передать ей слова благодарности. Старуха, казалось, расстроилась, узнав о его отъезде.

Чемодан поначалу почти ничего не весил, но потом стал оттягивать руку. Рей зашел в бар и заказал капучино и неразбавленный виски. Он вспомнил гондольера, который выудил его из воды, – того, что развозил масло и овощи. Рей опасался оставаться до трех ночи на вокзале, но ничего другого ему не приходило в голову. Вся беда была в отсутствии паспорта, но даже если он назовет другой номер паспорта и ему поверят, в отеле его будут видеть слишком многие. Он не испытывал желания подойти еще к какой-нибудь девице вроде Елизаветы. К тому же он и не знал никаких девиц. А если он найдет комнату по объявлениям в «Гадзеттино», домохозяйка может заподозрить в молодом американце, пусть и с бородой, человека с фотографии, напечатанной на первой странице газеты, которую она, вероятно, покупает.

Рей зашел в небольшой ресторан и сел у радиатора. Он вытащил из чемодана одну из своих книг и просидел за столом как можно дольше. После обеда ему стало веселее, и он на остановке «Джильо» сел на вапоретто до Пьяццале Рома, и, как он и надеялся, там нашелся дневной отель, где можно было принять душ, побриться и отдохнуть. Паспортов здесь не спрашивали. Он волновался, как бы у вокзала не оказалось дежурных полицейских, старался ни с кем не встречаться взглядом, и все обошлось без неприятностей.

Когда Рей вышел около часа ночи, было заметно холоднее. Он спросил у кассира на остановке водного трамвая, где загружают овощи и масло, и его направили неопределенным движением руки в сторону Понте Скальци. Рей в темноте прошел мимо здания вокзала. Вдоль канала стояли причаленные на ночь баржи и гондолы. На палубах некоторых из них горели мазутные печки. На одном судне он увидел человека.

– Прошу прощения, – сказал Рей. – Вы не скажете, когда прибывают гондольеры забирать овощи и масло?

– Около шести утра, – ответил коренастый человек, сидящий перед печкой.

– Мне казалось, кое-кто из гондольеров прибывает раньше и спит здесь.

– В такую погоду?

Рей помедлил, потом поблагодарил человека и пошел дальше.

Собачий кал в квадрате света, падающего из окна, казался этакой демонстративной вульгарщиной, и Рей не мог взять в толк, почему смотрит на это дело, пока не понял, что от воды собачий кал набух до размеров человеческих экскрементов. Он отвернулся и подумал: «Сегодня я не Рей Гаррет, я уже несколько дней как не Рей Гаррет. Поэтому я должен чувствовать себя свободным, как никогда прежде». Несколько мгновений он заново оценивал свои ощущения того утра после происшествия в лагуне, того утра, когда он проснулся в номере отеля, выглянул в окно и подумал: «Такой вид типичен для итальянских городов, и я могу быть кем угодно, потому что я теперь никто». Тревога, которая обуяла его в то утро, прошла. Он снова стал никем – без Пегги, без чувства вины, без ощущения собственной неполноценности (и даже собственного превосходства), без дома и адреса, без паспорта. Он испытывал ощущение легкости, словно скинул груз с плеч. Наверное, многие беглые преступники чувствовали то же самое, только их чувство отчасти обесценивалось необходимостью и дальше скрываться от карающей длани закона. Его положение было в каком-то смысле чище и радостнее. Может быть, самоосознание, черт его побери, – это всего-навсего мнение других людей о твоей личности.