Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

Смешала ль ты, на грудь его склоняясь,
Свой лучезарный дух с его душой?
И, смертною любовью наслаждаясь,
Делила ль с ней восторг бессмертный свой?
Могла ль ее ты сделать неземной,
Предупредить ея исчезновенье
И наделить небесной чистотой?
И вырвать прочь тупое пресыщенье,
Презренный плевел сей, восторгов умерщвленье?

Мы не жалеем чувств в младые дни;
Родник любви пустыню орошает,
Питая там лишь плевелы одни.
Пленяя взор, скрывают яд они.
Цветок там скорбь в дыханье растворяет,
Несет там смерть древесная смола…
Вот что в долине жизни разцветает,
Где в поисках за счастьем страсть прошла.
Увы, плода небес она там не нашла.

Любовь, любовь! Чужда земли суровой,
Ты серафим в далеких небесах;
Ты – наша вера; твой венок терновый
Лежит на всех измученных сердцах,
Как светлый дух, ты не мелькнешь в глазах…
Когда мечта твердь неба населяла,
То дивный образ твой она создала,
И никогда разбитую, в слезах,
В часы уныния, ты душу не бросала.

Как нас томят, тревожат без конца
Обманчивой фантазии созданья.
Где взял модель ваятель для резца?
В своей душе. И тщетны все старанья
Найти во вне такие очертанья.
Где юности стыдливые мечты,
Во цвете лет где радость обладанья?
Где этот рай, чьей дивной красоты
Не смеют передать бессильные персты?

Любовь – болезнь; горьки ее кошмары.
Больней нам все ж, когда лекарство пьем.
Одна во след другой спадают чары,
Ничтожность мы кумира сознаем
И видим – все мы выдумали в нем.
Но обаянье все ж владеет нами,
Посеяв ветер – вихрь теперь мы жнем,
И, как алхимик, – сердце лишь мечтами
О золоте полно, а бедность за дверями.

Уж в юности нам тяжело дышать;
Мы так больны, нас бодрость покидает,
И жажда жжет, и счастья не догнать.
Нас прежняя мечта досель пленяет,
Но поздно, поздно… Рок нас проклинает.
Не все ль равно – богатство, власть, почет?
Их разница имен лишь разделяет.
Все метеором быстрым промелькнет,
А смерть, как дым, огни клубами обовьет.

Немногие здесь цели достигают.
Хоть жажда счастья, встреча, рок слепой
Порой в нас чувство злобы подавляют,
Но, возвратясь бурливою волной,
Вновь овладеет ненависть душой.
И глупый случай, счастью угрожая,
Готовит беды, скрытые судьбой,
Надежды губит, их клюкой толкая
И под ногами в прах их пыльный превращая.

Коль жизнь не ложь, зачем же суждено
Природою страдать нам так глубоко?
За что греха позорное пятно?
Вот в небесах раскинулся широко
Анчар громадный, и, как дождь, с него,
Страданье, смерть, карая нас жестоко,
Струятся вниз. Больней же нам всего,
Когда не видим мы несчастья своего.

Но мысли все ж я не хочу бояться:
В ней мой приют и радость вся моя; [223]
От права мыслить – низко отказаться,
Расстаться с ним не в силах был бы я.
Хотя, с рожденья, разум наш тесня,
Его терзают, истины страшатся,
Во тьме наш дух заботливо храня, —
Но им луча не загасить златого,
Бельмо искусный врач все ж снимет у слепого.

Над аркой – арка… [224]Иль на Колизей
Весь груз побед обрушил Рим надменный?
Луна струит сияние лучей…
Лишь этот свет небес проникновенный
Высоких дум источник сокровенный
Достоин освещать. И не могла
Мысль исчерпать до дна родник бесценный,
Хоть много перлов дивных в нем нашла.
Ночей Италии лазоревая мгла

Покрыла легкий свод небес тенями,
Что выдают нам беспредельность их;
Она лежит над мощными стенами
И осеняет славу дней былых.
В нетронутых развалинах земных,
Где время косу тщетно лишь ломает,
Живет свой дух. И вид зубцов стенных
Дворцы своей красою затмевает,
Пока влиянье лет их стен не украшает.

О, время, смерть красой венчаешь ты, [225]
Ты скорбь больных сердец нам исцеляешь
И, разрушая лживые мечты,
Ты заблужденья наши исправляешь;
Ты и любовь и правду проверяешь;
Светлей всех истин – истина твоя;
Не торопясь, ты все косой срезаешь…
К тебе свой взор и руки поднял я,
К тебе, о мститель наш, летит мольба моя.

Здесь, где твой храм воздвигло разрушенье,
Где ты над всем победно вознеслось,
Обломки лет прими ты в приношенье.
Их надо мной не много пронеслось,
Но много бед на долю их пришлось…
Не внемли мне, коль я надменным был,
Но если счастья редкие мгновенья,
Как гнев врагов, спокойно я сносил, —
То сделай, чтоб в груди не я лишь меч хранил.

О, Немезида! ты не забывала
Измерить вес порочности людской.
Молитва в храмах здесь тебе звучала.
Ты, вызвав диких фурий мрачный рой,
Ореста отдала их мести злой
За то, что кровь им пролита родная.
Зову тебя, где твой престол былой!
Как бьется сердце, грудь мне разрывая…
Должна же разбудить тебя мольба живая.

Иль, чтоб меня за грех отцов карать,
Нанесено мне столько ран глубоких?
Не стал бы кровь я вовсе унимать,
Когда б был честным меч врагов жестоких.
Теперь щажу я пурпур струй широких,
Тебе я эту кровь передаю,
И яд своих страданий одиноких.
Я мог бы сам готовить месть мою,
Когда б… но бодрствуй ты, пока я мирно сплю.

Хоть речь моя свободно изливалась,
Но не боюсь я горя своего.
Когда, пред кем мое чело склонялось?
Кто видел слезы сердца моего?
Но мавзолей минувшего всего
В моих стихах потомкам сохранится,
И долго будут помнить все его.
И слов моих пророчество свершится
И, как проклятие, над миром разразится.

Прощение, – вот будет месть моя.
О, мать земля, к тебе я прибегаю,
К свидетельству небес взываю я!
Иль я с судьбой сражаться не желаю?
Иль я страданий жгучих не прощаю?
Разбито сердце. Мозг мой иссушен.
Былых надежд давно я не питаю,
И лишь затем досель не побежден,
Что не из рыхлой все ж я глины сотворен.

Испил до дна я чашу зол возможных,
От беспощадной злобности врагов
До мелочных обид, измен ничтожных;
От громкой клеветы до тихих слов,
Оружия презреннейших лжецов,
Что могут лгать одним значеньем взгляда
И сеют клевету в толпе глупцов
Пожатьем плеч иль вздохом, полным яда,
Пускай молчат они – поймут их так, как надо.

Но не напрасно все ж я в мире жил.
Хоть зоркость мой усталый ум теряет,
Хотя огонь души моей остыл,
Хотя борьба мне тело изнуряет, —
Все ж нечто есть, чего не убивает
Ни время, ни страданье. Будет жить
Оно, покуда прах мой истлевает,
Как отзвук лиры, станет тех будить,
Чьих каменных сердец теперь мне не пробить.