Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

Но кто ж она, чей склеп – дворец прекрасный?
Была ль она прелестна и скромна,
Иль королю была подругой ясной,
Иль более, – патрицию жена?
Каких героев ветвь ей рождена?
Где дочери, ей равные красою?
Как умерла, любила как она?
Ее судьба едва ль была простою:
Кто из толпы мог лечь под кровлею такою?

Она любила ль мужа своего
Или чужих мужей она любила?
И древний Рим ведь не избег того…
Суровый вид Корнелии хранила,
Иль как царица ветреная Нила
Была резва? Любила ль легкий смех?
Поднять свой голос сердцу ль допустила,
Бежала ли мучительных утех
Она земной любви – зла худшего из всех?…

Иль в юности ее взяла могила
И, каменной гробницы тяжелей,
Ее печаль безвременно сразила;
И красота уж изменяла ей,
И смерть была на дне ее очей…
Смерть в юности! Дары небес в ней скрыты!
Но лил закат ей золото лучей,
Румянцем ярким вспыхнули ланиты…
Багрянцем осени деревья так покрыты.

Иль смерть пришла на склоне мирных лет
И умерли вокруг друзья, родные,
И красоты ее завял уж цвет. *
Засеребрились пряди кос густые,
Напоминая ей про дни былые,
Когда весь Рим сводил с ума их вид.
К чему ведут мои мечты пустые?
Здесь римлянка Метелла мирно спит,
Про скорбь супруга нам сей памятник гласит.

Мне кажется, и почему – не знаю,
Знавал я ту, что спит здесь вечным сном;
И прежнее я вновь припоминаю.
Ко мне слетают грезы о былом,
Как музыка… иль нет, как вешний гром,
Когда он вдаль несется, замирая.
Ах, сесть на камень, затканный плющем
Пока мечта не вспыхнет золотая,
Обломки прошлого чудесно оживляя.

Пока она не выстроит ладью,
Собрав осколки досок меж скалами, —
Ладью надежды. Море! Мощь твою
Я вновь узнал бы. Спорил бы с валами,
С прибоем злым, с седыми бурунами
У берега, где счастье прежних лет
Схоронено… Когда б на брег волнами
Ладью мне вынесло, – пути мне все же нет;
Нет родины, надежд… Лишь здесь их слабый след.

Пускай же вкруг меня ревет стихия,
Будь музыкой мне, дикий вой ветров!
Его умерят ночью крики сов;
Из сумерек, где гнезда их родные,
Доносятся их голоса глухие…
Чу! С Палатина крик несется их,
Там светятся во тьме глаза их злые,
Как паруса там крылья птиц ночных…
Что наши горести? Молчу я о своих…

Плющ, кипарис, цветы с травою сорной
Смешались там. Дворцов печальный прах;
Колонн обломки; арки след узорной;
Разрушенные фрески на стенах,
Там, под землей, во влажных погребах,
Где совам лишь люба их мгла сырая…
Купальня, храм, – что жило в сих камнях?
Мы знаем лишь: здесь билась жизнь иная…
Взгляни на Палатин. Прочна ли власть земная! [215]

В судьбе народов мудрый скрыт урок. [216]
Там следуют чредою постепенной
Свобода, слава, роскошь и порок, —
И варварство, как горестный итог.
Пред вами лист истории вселенной,
Читайте ж в нем. Все радости земли
Здесь тиранией собраны надменной,
И чувства все утеху здесь нашли.
Но нужно чтоб сюда вы ближе подошли.

Уместно здесь рыдать иль восхищаться,
Уместен смех. И человек, смущен,
Не знает сам, лить слезы иль смеяться.
Поддерживать тот холм был принужден
Всю пирамиду славы, царств, времен, —
И солнце здесь сиянье занимало…
Таков он был, мишурной славы трон;
Где ж золото, что раньше здесь блистало,
И что с надменными строителями стало? [217]

Не будет Туллий столь красноречив,
Как сломанной колонны вид печальный. [218]
О, Цезарь, где же лавр твой? Плющ сломив,
Растущий вкруг колонны погребальной,
Сплетите мне скорей венок прощальный…
Что высится вон там, передо мной?
То гимн веков, то столп их триумфальный
Все губит время острою косой:
Где прах Траяна был, там Петр царит святой. [219]

И, утопая в голубом эфире,
Вознесся к небу пышный мавзолей.
Родился ль дух Траяна в звездном мире,
Последнего героя римских дней,
Держателя подвластных областей,
Что вслед за ним спешили отложиться?
Как Александр, не лил он кровь друзей,
Не допускал в разгуле помрачиться
Свой благородный дух. За то в веках он чтится. [220]

А ты, скала триумфа, [221]где народ
Приветствовал своих вождей счастливых,
Утес Тарпейский, верности оплот!
Могилой был надежд честолюбивых
Скачек с тебя. Добычу дней бурливых
Герои здесь слагали каждый раз.
Мятежный дух столетий молчаливых
Заснул внизу… Вот форум. Посейчас
Там Цицерона жив еще звенящий глас.

О, мятежей, свободы, славы поле!
Здесь страстью Рим горел живей всего,
От первых дней, до дней, когда уж боле
Не оставалось в мире ничего
Достойного желания его.
Но продала, анархией объята,
Страна свою свободу до того.
Солдат топтал ногами власть сената
Иль голос покупал себе ценою злата.

Но от тиранов, погубивших Рим,
Теперь к тебе, трибун-освободитель,
Петрарки друг, – мы взоры обратим.
О, за позор отчизны грозный мститель,
Риенци, римской доблести носитель! [222]
Когда свободы ветхий ствол хранит
Один хоть лист, – пусть как венок лежит
Он над тобой, отважный предводитель…
О, Нума наш! Но смерть героев не щадит.

Эгерия! Ты словно добрый гений
Царю единой радостью была
И отдыхом среди мирских волнений
Как нимфа ль ты в мечтах любви жила
Иль средь людей краса твоя цвела
И, полного любовью неземною,
Поклонника достойного нашла?
Кто б ни была ты, с дивной полнотою
Взлелеян образ твой волшебною мечтою.

Вот твой бассейн. Ковер зеленый мха
Забрызган весь алмазными струями,
Но гладь воды по-прежнему тиха.
И призрак твой с печальными глазами
В пещере той склонился над водами…
Но мраморных вокруг уж нет богов,
Из трещины веселыми скачками,
Не скованный меж каменных брегов,
Ручей сбегает вниз, среди лиан, цветов,

Причудливо плющом переплетенных.
Оделись вешним цветом склоны гор,
Мелькают спины ящериц зеленых
И певчих птиц приветствует вас хор,
Стараются цветы привлечь ваш взор;
Чуть ветерок стеблями заиграет,
Меняется капризный их узор…
Зефир фиалок глазки лобызает:
Их нежная лазурь блеск неба отражает.

Цвела ты здесь, в прелестном уголке,
Эгерия… Твое так сердце билось,
Едва шаги заслышишь вдалеке.
Над вами полночь звездная ложилась,
И рядом с милым тихо ты садилась
И… что ж затем? Был создан этот грот,
Чтоб страсть богини пышно распустилась
В часы свиданий, близ спокойных вод.
Оракул наш, любовь, доселе здесь живет.