Тэд Уильямс - Трон из костей дракона. Том 1

Она улеглась на жесткий тюфяк – Рейчел спала на нем из-за того, что у нее постоянно болела спина, – накрылась с головой, чтобы не слышать рыданий Джейл, и уловила собственное теплое дыхание на лице.

«Наверное, так себя чувствует грязное белье в корзине, – подумала она и тут же отругала себя за глупые мысли. – Ты превращаешься в бесполезную старуху…»

И вдруг она заплакала – впервые с тех пор, как узнала об исчезновении Саймона.

«Я просто слишком устала, – думала она. – Иногда мне кажется, что я могу упасть там, где стою, упасть, точно сломанная швабра, у ног молодых чудовищ, топающих по моему замку и относящихся к нам так, словно мы грязь, – они, вероятно, просто вышвырнут меня прочь вместе с пылью. Как я устала… если бы только… если бы…»

Воздух под одеялом стал душным и жарким. Рейчел перестала плакать – что толку от слез? Оставим их взбалмошным девчонкам – и почувствовала, что засыпает, словно погружалась в теплую, вязкую воду.

В ее сне Саймон не умер, не погиб в ужасном пожаре, который унес Моргенеса и нескольких стражников, бросившихся в огонь, чтобы его потушить. Даже граф Брейагар нашел в огне свою смерть, когда обрушился охваченный пламенем потолок… Нет, Саймон жив и здоров. Что-то в нем изменилось, но Рейчел не могла понять, что именно – взгляд или более жесткая линия челюсти? – это не имело значения. Однако она видела живого Саймона, и во сне сердце Рейчел вернулось к жизни. Она представляла его, мертвого мальчика – ее мертвого мальчика; разве не она вырастила его как собственного ребенка, пока Саймона у нее не забрали?

Он стоял в каком-то почти абсолютно белом месте и смотрел на огромное белое дерево, вытянувшееся в высоту, как лестница к Трону Господа. И, хотя он держался уверенно, откинув голову назад и не сводя глаз с дерева, Рейчел не могла не заметить, что его густые рыжие волосы нуждаются в стрижке… ну очень скоро она об этом позаботится… парню нужна твердая рука.

Когда она проснулась, отбросив смятое одеяло в сторону, Рейчел обнаружила, что вокруг темно – наступил вечер, – и тяжесть и боль потери вновь обрушились на нее, как соскользнувший со стены гобелен. Она села, потом медленно поднялась на ноги, и влажная тряпица упала на пол, только теперь она стала сухой, точно осенний лист. Ей не к лицу валяться на кровати, рыдая точно глупая девчонка. «Тебе нужно еще много сделать, – напомнила себе Рейчел, – не рассчитывай на отдых по эту сторону небес».

Гремел небольшой барабан, менестрель взял нежный аккорд на лютне и начал последнее четверостишие.

Музыкант закончил, взяв последние изящные ноты, и поклонился, когда герцог Леобардис начал аплодировать.

– Зал Эмитина! – сказал герцог Эолейру, графу Над-Муллаха, который вслед за Леобардисом принялся вежливо хлопать в ладоши. На самом деле эрнистириец считал, что он слышал и лучшее исполнение. Впрочем, он не особенно любил любовные баллады, столь популярные при дворе в Наббане.

– Мне нравится эта песня, – с улыбкой сказал герцог. Его длинные седые волосы и розовые щеки делали его похожим на любимого старого двоюродного дедушку из тех, что пьют слишком много крепкого портера на эйдонитских пирах, а потом пытаются учить детей свистеть. Лишь струящиеся белые одеяния, украшенные ляпис-лазуритом и золотом, да золотой обруч на голове с перламутровым Зимородком указывали, что он отличается от обычных людей. – Знаете, граф Эолейр, я думал, что музыка всегда была источником силы Таига. Разве Ллут не считает себя величайшим покровителем менестрелей всего Светлого Арда, а ваш Эрнистир – естественным домом музыкантов? – Герцог наклонился через ручку небесно-голубого кресла, чтобы похлопать Эолейра по руке.

– Король Ллут и в самом деле держит возле себя менестрелей, – согласился Эолейр. – Пожалуйста, герцог, если я выгляжу озабоченным, это не имеет никакого отношения к вам. Ваша доброта достойна того, чтобы ее помнить. Нет, я должен признать, что меня беспокоят проблемы, которые мы обсуждали ранее.

В мягких голубых глазах герцога появилась тревога.

– Я уже говорил вам, мой Эолейр, что у нас еще будет время для подобных вещей. Иногда ожидание бывает очень утомительным, но тут ничего не поделаешь. – Леобардис сделал жест в сторону менестреля, который терпеливо ждал, стоя на одном колене.

Музыкант встал, поклонился и отошел. Фантастически сложный наряд окутал его, когда он присоединился к группе придворных, одетых в роскошные камзолы и туники. Наряды дам дополняли экзотические шляпки с крыльями, как у морских птиц или плавниками ярких рыб. В тронном зале, как и в нарядах придворных, преобладали приглушенные цвета: говорившие о тонком вкусе голубой, желтый и бежевый, розовый, белый и пенящаяся зелень. Возникало впечатление, что дворец построен из изящных морских камней, и все вокруг сглажено и смягчено объятиями океана.

За придворными, занимавшими всю юго-западную стену, к которой было повернуто кресло герцога, высокие арочные окна выходили на волнующееся, искрящееся от солнца зеленое море. Океан, неустанно ударявший в скалистый мыс, где стоял герцогский дворец, походил на вибрировавший живой гобелен. Наблюдая, как движущийся свет танцует на его поверхности и участках спокойной воды, тяжелой и прозрачной точно нефрит, Эолейру часто хотелось смести прочь придворных, чтобы они с визгом и криками разбежались в разные стороны и больше ничто не портило изумительный вид.

– Быть может, вы правы, герцог Леобардис, – наконец ответил Эолейр. – Иногда нужно замолчать, даже если тема разговора очень важна. Я полагаю, что здесь мне бы следовало поучиться у океана. Ему не требуется напряженно работать, чтобы получить то, что он желает; со временем он победит камень, пляжи… и даже горы.

Такого рода беседа нравилась Леобардису гораздо больше.

– О да, море постоянно, не так ли? И все же оно все время меняется.

– Это так, милорд, – согласился Эолейр. – И оно далеко не всегда спокойно. Иногда случаются шторма.

Герцог склонил голову в сторону эрнистирийца, не совсем понимая, таится ли за его последними словами нечто большее, чем очевидные истины, и в этот момент в зал вошел его сын Бенигарис, небрежно кивая придворным, которые приветствовали его, когда он шел к креслу герцога.

– Отец мой, герцог, граф Эолейр, – сказал он, поклонившись каждому.

Эолейр улыбнулся и пожал Бенигарису руку.

– Рад тебя видеть, – сказал эрнистириец.

Бенигарис стал выше, чем во время их предыдущей встречи, но тогда сыну герцога было семнадцать или восемнадцать. Прошло почти два десятилетия, и Эолейр с удовлетворением отметил, что, несмотря на то что он на восемь лет старше, именно Бенигарис заметно раздался в талии, а не он. Тем не менее природа наградила сына герцога высоким ростом и широкими плечами, а из-под густых черных бровей смотрели внимательные темные глаза. Он выглядел внушительно в своей подпоясанной тунике и стеганом жилете – заметный контраст с дружелюбным отцом.