Тэд Уильямс - Трон из костей дракона. Том 1

– Я хочу спеть, – ответил шут.

Он снял висевшую на спине лютню и принялся ее настраивать. Когда молодой паж поспешно бросился наполнять кубок короля, Тайгер посмотрел вверх, где перед забрызганными дождем окнами висели знамена рыцарей и дворян Светлого Арда. Пыль и паутина исчезли, но старому шуту показалось, что кричащие цвета вымпелов выглядят фальшивыми – слишком яркими, точно подкрашенное лицо пожилой женщины, которая хочет вернуть времена юности, но окончательно разрушает остатки былой красоты.

Пока паж нервно наполнял кубки Гутвульфа, Фенгболда и остальных придворных, Элиас махнул Тайгеру рукой.

– Милорд, – сказал шут, – я вам спою о другом хорошем короле – однако он был несчастным и печальным монархом.

– Я не люблю печальные песни, – заявил Фенгболд, который, как и следовало ожидать, успел прилично набраться.

Сидевший рядом с ним Гутвульф ухмыльнулся.

– Помолчи! – Рука короля сделала вид, что толкает соседа локтем. – Если нам не понравится мелодия, когда он закончит, мы можем заставить карлика прыгать.

Тайгер откашлялся, заиграл на лютне и запел тонким приятным голосом.

– Я не думаю, что нам нравится эта песня, – прорычал Гутвульф. – В ней чувствуется насмешка.

Элиас махнул ему рукой, приказывая замолчать; его глаза сверкали, и он показал, что Тайгер может продолжать.

– Достаточно! Это измена! – взревел Гутвульф, вскакивая на ноги и перевернув свой стул, который упал на изумленных придворных; длинный меч с шипением выскользнул из ножен. Если бы ошеломленный Фенгболд тоже не вскочил, зацепившись рукой за руку с мечом Гутвульфа, тот бросился бы на задрожавшего от ужаса Тайгера.

Элиас также сразу оказался на ногах.

– Убери свою иголку, болван! – закричал король. – Никто не смеет обнажать оружие в тронном зале! – Затем он повернулся от рычащего графа Утаниата к шуту.

Старик, успевший прийти в себя после устрашающего спектакля разъяренного Гутвульфа, постарался принять уверенный вид.

– Только не думай, жалкий карлик, что нам понравилась твоя песенка, – прорычал король, – а твоя долгая служба отцу делает тебя неприкасаемым – не рассчитывай, что ты можешь наносить королевской коже уколы столь тупыми шипами. А теперь сделай так, чтобы я тебя больше не видел!

– Я должен признаться, сир, что песня совсем новая, – дрожащим голосом начал шут. Его шляпа-колокольчик сбилась набок. – Но это не…

– Вон отсюда! – злобно бросил Элиас, лицо которого побледнело, а в глазах вспыхнула ненависть.

Тайгер поспешил выйти из тронного зала, дрожа под злобным взглядом короля, но успел увидеть тоскующее, полное безнадежности лицо его дочери, принцессы Мириамель.

В середине последнего дня авриля Саймон валялся на темном сеновале в конюшне, уютно устроившись в колючем желтом море так, что лишь его голова возвышалась над его волнами. Пылинки сверкали в лучах солнца, проникавших внутрь через широкое окно, а Саймон прислушивался к собственному ровному дыханию.

Он только что спустился с окутанной тенями галереи часовни, где монахи пели полуденные гимны. Чистые прекрасные мелодии торжественных молитв неожиданно тронули Саймона, что случалось крайне редко внутри завешенных гобеленами стен, в которых происходили сухие, скучные события – каждая нота была тщательно выверена и с любовью пропета, так резчик по дереву осторожно держит, а потом с нежностью выпускает в ручей изящные игрушечные лодочки. Поющие голоса пленили его тайное сердце ласковой прохладной серебряной сетью; и нежная кротость ее нитей все еще не ослабила своей хватки. У него появилось такое странное ощущение: на мгновение он превратился в тонкие перышки и бьющееся сердце – испуганная птичка в ладонях Бога.

Саймон сбежал с галереи вниз по ступенькам, вдруг почувствовав себя недостойным такой красоты и утонченности, – он был слишком неуклюжим, слишком глупым. Ему показалось, что своими обветренными, с потрескавшейся кожей руками поваренка он может каким-то образом испортить прекрасную музыку, точно ребенок, который нечаянно раздавил бабочку.

Теперь, на сеновале, сердце начало постепенно успокаиваться у него в груди, он поглубже зарылся в несвежую шепчущую солому и с закрытыми глазами стал слушать тихое фырканье лошадей в стойлах внизу. Ему казалось, будто он чувствует почти невесомые прикосновения пылинок, дрейфовавших к его лицу в неподвижной сонной темноте.

Должно быть, он задремал – Саймон не был уверен, – но он вдруг услышал голоса внизу. Перевернувшись, он прополз по коловшейся соломе к краю сеновала, откуда смог наблюдать за тем, что там происходило.