Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

Сказал он так и в исступленье злобном
Разит ее отчаянным ударом;
И дерзко рассекает меч ту грудь,
Что создана для стрел Амура только.
Поводья выпуская, на коне
Шатается Джильдиппе; муж несчастный
Спешит, чтоб защитить ее, но поздно!
И отомстить лишь за нее он может.

Как поступить ему? Терзая сердце,
В нем борются и бешенство и нежность;
И поддержать избитую он хочет,
И в тот же миг убийцу наказать.
Любовь ему подсказывает выход
И с нежностью возмездье примиряет:
Одной рукой обняв Джильдиппе, он
Другою меч заносит над султаном.

Но, слишком обессиленный, чтоб оба
Намеренья свои исполнить сразу,
Он и любви и ненависти должен
Надеждам поневоле изменить.
Султан ему отхватывает руку,
Что служит для возлюбленной поддержкой;
Та падает, он – тоже и ее
Притискивает тяжестью своею.

Так, срубленный секирой или бурей,
Исторгнутый из почвы вяз кончает
Существованье вместе с виноградом,
Что обвивал его, пока он жил:
И кажется, как будто бы он стонет
На тех ветвях, что лаской украшали,
Его чело, и на плодах, что сам
Раздавливает он теперь нещадно.

Так гибнет Одоард: одно в нем чувство,
Одна в нем скорбь – об участи Джильдиппе;
Сказать друг другу силятся «прости»,
Но вздохами лишь могут обменяться.
Последний взгляд, последнее объятье,
Последний поцелуй; в одно и то же
Мгновение смыкаются их веки
И души отлетают в небеса.

Молва внезапно крылья расправляет
И всюду новость страшную разносит.
Доходит чрез надежного гонца
Она и до Ринальда: чувство долга,
Привязанность, печаль и гнев героя
Воспламеняют к мести беспощадной;
Но, гордого Адраста встретив, он
Другого в нем противника находит.

«Вот жертва, что мой меч себе наметил!
Тебя я по доспехам узнаю.
Весь день тебя искал я; многократно
Выкрикивал твое повсюду имя.
Хочу сложить к ногам моей богини
Я голову твою: так выходи же,
Армиды враг, с защитником ее
На поединок злобы и отваги!» —

Так варвар восклицает и наносит
Удар по голове Ринальду страшный.
Хотя героя шлем не поврежден,
Но сам он пошатнулся. Вслед за этим
Смертельно ранен в бок могучий варвар.
Он падает, чудовищный гигант,
Властитель необузданный, сраженный
В последний раз единственным ударом.

При виде поражения такого
От ужаса сердца все замирают;
И даже Сулейман, сам Сулейман,
Колеблется, трепещет и бледнеет,
Уверенный в погибели своей,
Впервые он теряется в сомненьях.
О Небо! Всем Ты управляешь в мире,
И все Твоей покорствует деснице.

Хотел бы он вступить в единоборство,
Хотел бы на Ринальда налететь;
Но он в себе уж не находит больше
Того огня, что в нем пылал недавно;
Не чувствует он прежних сил в себе;
Не чувствует отваги прирожденной:
Какой-то ужас тайный гасит злобу
И сдерживает рвенье боевое.

В бреду так представляется больному,
Что он куда-то силится бежать,
Но двинуть ни рукою, ни ногою
Не может и на месте остается;
Хотелось бы ему промолвить слово,
Но языком не шевельнуть ему.
Одолевают мысли Сулеймана,
Лишь мысли нет о сдаче иль о бегстве.

Ринальд на Сулеймана налетает,
Как молния; сопротивленья мало
Оказывает тот и, умирая,
Все так же неизменно смел и тверд.
Не делает попытки ни малейшей
Он от ударов грозных уклониться
И принимает их без вздоха: все
Величием и гордостью в нем дышит.

Так вождь-боец, что в долгую войну
То падал, то вставал еще ужасней,
Подобно баснословному Антею,
На этот раз, упав, не встанет больше.
Все узнают о гибели его;
Фортуна ж не колеблется отныне:
Меж христиан внедрившись, направляет
Она свои удары на неверных.

Последняя надежда мусульманства,
Не оправдав названья своего,
Бежит постыдно и отряд бессмертных;
И с ним бежит калифов знаменосец.
«Несчастный! – восклицает Эмирен,
Путь беглецу внезапно преграждая, —
Из тысячи я выбрал не тебя ли,
Чтоб с честью это знамя охранять?

Я, Римедон, тебе его доверил
Не для того. О жалкий трус! Среди
Врагов военачальника ты видишь
И все ж его решаешься покинуть?
Чего ты хочешь? Жизни? Так вернись,
Вернись со мной; твой путь ведет лишь к смерти.
Сражаться – для тебя одно спасенье,
Путь чести есть единственный путь к жизни».

Заставив Римедона устыдиться,
Других не упрекает Эмирен:
Угрозы и удары расточая,
Он заставляет их о самой смерти
Забыть перед возможностью ее;
И вновь он окрыляется надеждой
При виде собирающейся рати
И Тизаферна доблестных деяний.

И вправду этот день для Тизаферна
Днем вечной славы был: он смял нормандцев,
Бельгийцев в бегство обратил; Герньер,
Рожер, Герард – все от него погибли.
Уверенный, что подвиги его
Прославленное имя обессмертят,
Не бережет он жизни и стремится
Лишь в те места, где бой всего опасней.

Ринальда видит он и узнает,
Хотя его одежда боевая
Поблекла уж и весь орел в крови.
«Вот, – говорит он, – страшное мгновенье.
О Небо, помоги мне! О Армида,
Свидетельницей будь моих усилий!
О Магомет! Коль мертвым враг падет,
Тебе я посвящу свои доспехи!»

Обеты не доносятся до Неба,
И Магомет мольбы не слышит жаркой!
Меж тем в себе он распаляет гнев,
Его огнем любви воспламеняя.
Так лев свирепый, чтобы кровожадность
Усугубить, себя по бедрам бьет.
Исполненный и ярости и мощи,
Он быстро нападает на Ринальда.

Ринальд летит навстречу. Христиане
И сарацины, видя двух героев,
Как бы по уговору, отступают,
Чтоб поединка круг расширить им;
Забыты все враждебные их чувства,
Забыты и опасности войны,
И общее устремлено вниманье
На битву, что других всех битв страшней.

Удары лишь наносит Тизаферн;
С ударами Ринальд наносит раны.
Неверный весь в крови, с разбитым шлемом
И со щитом, уж ни на что не годным.
Армида видит мстителя почти
Погибшим; все от ужаса трепещет:
Мгновение одно лишь рассекает
Защитников ее непрочный узел.

Вокруг ее блестящей колесницы
Уж пустота: победа ускользнула,
На месть надежды нет; ей цепи рабства
Мерещатся и ненавистен день.
Растерянная, яростная, сходит
Она на землю, на коня садится
И с поля, как преступница, бежит,
Но гнев и страсть с собой уносит в сердце.