Роман Назаров - Цветы не растут на плитах

- М-да. Не знаю, что тебе и сказать. – Нам зажегся зеленый свет, и она быстро пошла к остановке.

- А не надо ничего говорить, – ответил я, догоняя ее. Но она продолжала, не слушая меня.

- Пока я не могу тебя обрадовать, я не люблю тебя. Но, может, тебя утешит, что у меня никого нет. Тем не менее, я хочу попросить тебя: лучше не беспокой меня больше, – говорила она натянуто, удерживая ровный, слишком ровный тон.

Подошел троллейбус. Мы ехали молча. Когда через толпу до нас добрался кондуктор, я полез за проездным, почему-то чувствуя полную нелепость проверки оного, учитывая момент. Риту за мной, кажется, даже не заметили. Выходя на нашей остановке, я протянул ей руку. Она опять не воспользовалась моей помощью.

- И как это ты решился признаться в любви, – с удивлением сказала Рита, когда мы шли к ее дому, – я видела, что я тебе неравнодушна, и несколько раз пыталась дать тебе понять, чтобы ты меня не беспокоил.

Я хмыкнул. Так вот в чем дело! Я-то думал, что я к тебе подъехать не умею, а оказывается, я просто тебе не нужен, и ты нарочно игнорировала мои знаки внимания! В этот момент я, как никогда, был доволен собой.

- Потому что я боец. Потому что только борясь до конца, добиваешься цели. Слышала такое слово – волюнтаризм? – она еле заметно дернула головой, завороженно на меня глядя. – Что, серьезно? Не помнишь фразу из «Операции Ы»? «В маем доме папрашу нэ виражатса!» Все правильно, в советской философии это слово было ругательным. А на самом деле волюнтаризм – просто полная противоположность фатализму. Вместо веры в судьбу – вера в себя. Можно плыть по течению, а можно грести против. Можно верить, что ты добьешься всего, если захочешь. Более того, исправить ошибку можно, лишь признав ее своей ошибкой.

Мы остановились у ее подъезда.

- Ну, так вот, я – убежденный волюнтарист.

Она молча кивнула. Может, я зря так часто умничаю, но сегодня мое красноречие явно позволило нам обоим вернуться в нормальную колею. Однако дольше говорить ей не захотелось.

- До свиданья. Не беспокой меня больше.

- Пока.

Пятнадцать километров до дома я преодолел марафонским бегом просто от облегчения, восторга и непонятного чувства счастья.

Я почти месяц не видел Риту. Не был поводов, а просто так придти – она мне открыто сказала, что не будет рада.

Жизнь потекла прямым руслом… без порогов и водопадов. Но обилие дел не позволяло ни осмотреться, ни вернуться к неторопливому, привычному еще с детства времяпровождению.

Вовка уехал с Шуркой, осилившим все-таки создание группы, на гастроли по какому-то непонятному маршруту. Они еще раз приглашали меня на место клавишника, но я побывал на одной репетиции, послушал и отказался. Не понравилось, да и сидел в памяти недавний уход Подгородецкого из «Машины времени», который меня очень впечатлил.

Гена устроился на временную работу. Илья тоже крутился, поправлял свои дела, что-то делая в фирме знакомых. Марина пропадала у матери-учительницы, помогала ей в каком-то затянувшемся мероприятии. Начал работать и я.

Мы встречались только после дневных трудов, шли на озеро теплыми вечерами, или сидели в садовом домике Гены с гитарой, если погода не располагала к купанию.

Однако иногда мы с Геной приходили на пляж именно в те дни, когда задувал сильный холодный ветер и на берегу не было ни души. Тогда купания наши были полны веселого ожесточения, обостренного чувства братства, какого-то даже суицида. Мы бросали вызов силам природы, потому что это было проще, чем бороться с преградами, создаваемыми одним человеком против другого. В городе были склоки, раздражение усталых людей, гнусная бесконечная канцелярия, заставлявшая в солнечный день потеть и задыхаться в накуренном помещении. А здесь чистая и беспощадная энергия ветрового потока, волн, бросающихся в лицо. Они не говорят колкостей, не язвят и не делят людей на плохих и хороших, чужих и своих, русских и лиц кавказской национальности. С ними не договоришься, но они и неподкупны. Только перед лицом этих сил понимаешь, почему же Бог – всеблагой и всемогущий. Долой бредни о добреньком старике на небе! Бросаясь во взбесившуюся у берегового наката воду, я чувствовал страх и восторг одновременно. Только в такие дни я мог забыть Риту.

Я помнил ее всегда. Тосковал на работе оттого, что после конца рабочего дня она не ждет меня, в компании друзей оттого, что ее нет с нами, даже когда плыл через озеро, выкладываясь изо всех сил, страдая оттого, что она не нуждается в моей силе и ловкости.

Меня постоянно тянуло зайти к ней. Я настойчиво искал очередной повод и в то же время день за днем облегченно отказывался под предлогом стопроцентной занятости. Любовь звала. Но тяготило предчувствие того, что я опять буду торчать у нее дурак дураком, отчаянно придумывая темы для разговора и вымучивая из себя шутки, не получая никакой поддержки с ее стороны. Я не люблю выглядеть глупо. Такая причина стала надежным тормозом для любых моих начинаний.

Оставаясь наедине с собой утром перед работой и вечером после расставания с друзьями, я думал только о ней. За этот месяц в мыслях я миллион раз повторил ее имя, десять тысяч раз сказал, что люблю ее, раз десять мысленно сладостно надавал ей пощечин. Надо было думать, что же делать, но я лишь представлял себе, как же было бы здорово, если бы она ответила мне взаимностью. Фактически в уме я создал образ, который, как я подозреваю, сильно отличался от той девчонки из плоти и крови, что разбудила чувство, выливавшееся теперь широким потоком на образ… за отсутствием оригинала.

Я настолько ушел в себя, что иногда стал словно просыпаться, и в эти моменты пугался, думая, что так я могу стать шизофреником. Давал себе слово контролировать себя … и не мог удержаться в реальности, снова погружаясь в грезы.

Единственной пользой во всем этом был прилив вдохновения. Я сочинил настоящую любовную песню! Она была столь красива, что и Гена, и Марина, люди очень разные, прослушав, пришли в восторг. До сих пор я не мог писать песни о любви. Рок сильно изменился за прошедшее время, любовные песни теперь считаются попсой, а раз так, то и лепят их только поп-группы. И если какая-нибудь рок-звезда берется за эту тему, хочется схватить подушку и засунуть под нее голову, скрипя зубами. «Хочешь, я убью соседей?» Вот ведь что обидно – Рита не хочет. М-да… Жаль!

Но работа закончилась. Приближался первый семестр, и в один из августовских дней я понял, что сегодня пойду. Надо навести порядок в душе. Через свой страх и тяжелое предчувствие, в какой-то беспочвенной надежде на то, что за месяц Рита могла, подобно гоголевской Оксане, почувствовать раскаяние и заочно влюбиться в меня.

Я дождался вечера и поехал. Из троллейбуса вышел за четыре остановки и пошел пешком. Я знал, что иначе нельзя: мне надо было успокоиться. Ничто не изменилось за месяц. Я опять дышал, как перед смертью, сильно билось сердце, а в ногах чувствовалась небольшая слабость. И опять я шел как слепой, не замечая прохожих.