Владимир Шнайдер - Ненастье

— Доброго здоровьичка тебе, Поликарпыч!

От неожиданности Слёзушкин вздрогнул. Рядом остановилась жена церковного старосты Аграфёна Демьяновна. Будучи малорослой, да ещё и горбатенькой, она посмотрела на Слёзушкина снизу, слегка повернув голову набок.

— Што-то тебя, Поликарпыч, давненько, ни на утренней, ни на вечерней не видать. Забывать стал церковь под старость? Негоже то, негоже. Вам с Ксенией-то хошь и нечо замаливать, а всё ж таки, в церкви бывать надо.

— Ваша правда, Аграфёна Демьяновна, — согласился Слёзушкин. — Со святого Кондрата в храм ногой не ступал. Скоро уж две недели сравнятся. Затянули дела мирские так, что вздохнуть некогда. Чуть свет в лечебницу, по глубокой тьме домой. Болеют людишки нынче, страсть как много. Лихолетье сказывается. А вот лечить-то нечем, прям беда! Хорошо ещё Карл Карлович не особо бедствует. Кстати, ушко-то ваше как, больше не стреляет?

Старостиха улыбнулась и мотнула головой.

— Слава Богу, помогло твоё снадобье.

— Лекарство, капли, — поправил её Слёзушкин.

— Всё одно, — махнула та рукой. — Ну, а тебе дай Бог здоровья. Ну да ладно, зашепталась я с тобой, побегу. А ты кланяйся от меня Степановне-то. Скажи, мол, выпадет минутка, забежит почаёвничать. Да про церковь не забывайте.

— Непременно.

Проводив старушку взглядом и раскрыв старенький, купленный с рук по случаю для интеллигентного вида зонтик, Слёзушкин направился в сторону лечебницы.

Ветер стал стихать, а дождь усиливаться. Был десятый час утра, а от дождя и затянувших небо туч, казалось, приближается вечер.

Со стороны станции донёсся гудок паровоза. Слёзушкин представил, как из его широкой трубы вылетает в небо толстый и густой столб дыма. И ему захотелось пойти на станцию, взять билет до Петрограда и проехать с Ксенией Степановной через всю Россию. Посмотреть, как люди живут в больших городах, что пьют, едят. Какое там убранство в магазинах, ресторанах, гостиничных номерах.

За все свои прожитые годы Слёзушкин ни разу в жизни не ездил на паровозе и не плавал на пароходе. И в больших городах не бывал. А так хочется! Только из чужих рассказов знает, что где-то есть высокие с лепниной на фасадах дома, фонтаны, бьющие в небо на сажень и выше, улицы, уставленные газовыми и электрическими фонарями; большие пароходы, на которых важные господа плавают ради прогулки. И много, много чего другого, чего Слёзушкин не видывал, а так хочется. Но, к его великому огорчению, средств у него на то, чтобы поездить, посмотреть мир, нет и, наверное, уже никогда не будет. Мысль о деньгах грубо вырвала его из мечтаний и вернула на землю, поливаемую октябрьским дождём.

Навстречу, чавкая по грязи и разбрызгивая оную, проскрипела телега, груженная свеженапиленными дровами. Воз напомнил Слёзушкину, что в лечебнице нет ни полена, возможно, и не будет, как минувшей зимой. Но, несмотря на то что прошлую зиму дров не было, пережили её относительно хорошо.

Работник подвернулся уже по самой осени добрый — на все руки дока. За что ни возьмётся — всё ему знакомо и сделает как первостатейный мастер. Ни минуты не видел его Слёзушкин праздно сидящим. Благодаря ему, лечебница приняла ухоженный вид: где-то подтесал, где-то подбил, перевесил, крыльцо подправил, трубу переложил, печь почистил. Смотрел на него Слёзушкин и радовался — клад а не мужик. И что больше всего понравилось ему, так это то, что к спиртному он был совершенно равнодушен, как будто не русский. С запахом даже ни разу не был. А это для русского мужика редкость редкостная. А потому как он был не местный, своего угла не имел, то и жил при лечебнице. Опять же благо — сторожа не надо. Вот он-то и уберёг лечебницу от холода — где тополинку подрубит, где в лес тайком за сушняком наведается. Так и перезимовали в тепле. А в конце марта он вдруг пропал вместе с лошадью и бричкой.

Поначалу Слёзушкин подумал, что он уехал куда-нибудь по делам. Хотя без доклада не должен, но всякое может быть. День подождал, другой, третий. Нет, не появился. Запереживал тогда Слёзушкин — ну как убили где? Время-то тревожное — то там стреляют, то там поджигают. Делать нечего, пошёл, заявил, куда следует о пропаже работника. Да только по тому, как его выслушали, понял — искать никто не будет. Не до этого сейчас. А по лету Стеша-сиделица, принесла весть — будто видели его с большевиками в лесу. Слёзушкин облегчённо вздохнул — слава Богу, живой человек.

Из задумчивости Слёзушкина выдернул галош — после очередного шага он слез с сапога и остался в грязи. Едва удерживая равновесие на одной ноге, дабы не запачкать оставшийся без галоши сапог, он попытался достать «негодника» из грязи, но не сумел, качнулся и всё-таки погрузил сапог в грязь. Раздосадовано чертыхнулся и теперь уже спокойно вытянул увязшую галошу, отряхнул и, держа на вытянутой руке, побрёл дальше. Можно сказать — день начался с невезения.

Стеша уже работала. Подоткнув полы старенькой, вылинявшей юбки, она энергично мыла пол. В печке весело потрескивали дрова.

На скрип двери Стеша выпрямилась, рукой убрала со лба растрепавшиеся волосы.

— Батюшки! — удивилась она, увидев в руке Слёзушкина облепленную грязью галошу. — Чо эт с вами приключилось?

— Да вот, — пролепетал тот, ища глазами, куда пристроить грязную галошу, — увяз, а он возьми да и останься в грязи. Теперь и сапог грязный.

— Да уж, — посочувствовала Стеша, — свинячьи перины-то на улице по самые колени. А ну-ка, давайте сюда. — И, бросив тряпку в лохань, выдернула у Слёзушкина брезгливо удерживаемую галошу.

— Да что вы! — испуганно выпалил тот. — Не надо, я сам!..

— Да ладно уж, чево там, — и, ловко ополоснув галошу, поставила её у порога.

— Неловко мне как-то, — забормотал Слёзушкин, — вроде дело-то это как не ваше… да и…

А Стеша, отжав тряпку, быстро склонилась и в два счёта обтёрла ему сапог. Слёзушкин сконфузился окончательно.

— Послушайте! — запоздало дрыгнул он ногой. — Лишнее это… вы меня ставите в крайне неловкое положение… право…

Стеша улыбнулась. Видно было, что ухаживать и смущать доктора ей доставляет удовольствие.

— Ну вот, теперь порядок. Проходите, разболокайтесь.

Стянув вторую галошу, Слёзушкин спешно шмыгнул в кабинет.

С улицы послышался щелчок выстрела, потом второй, третий, и началась беспорядочная стрельба.

Стеша, едва не опрокинув лохань, испуганно присела и, зашептав молитву, стала мелко креститься. Слёзушкин, быстро шагнув в угол, тоже сел.

— Уйдите от окон! — прошептал он Стеше. — А то ненароком ранят или того хуже.

Стеша на кукорачках отползла в угол у дверей. За окном к выстрелам присоединились топот копыт, конское ржание и хлёсткий мужской мат. Слёзушкин с тревогой смотрел на дверь. Ему казалось, что вот-вот она распахнётся и ворвутся бандиты. Но нет, топот, выстрелы, мат стали удаляться и, наконец, стихли. Остался только лёгкий шелест дождя.