Владимир Шнайдер - Ненастье

Решив, что в такой день лучше сидеть дома, Слёзушкин стал собираться. Но не успел он взяться за ручку двери, как она распахнулась, и, едва не сбив его с ног, в кабинет ввалился портной Чебаков.

— А я к тебе домой забёг, — едва переведя дыхание, затараторил он, оттеснив Слёзушкина от двери массивным брюхом и отирая рукавом с крупного раскрасневшегося лица пот. — Сеня говорит, ты тут, ну я и сюда. А на улице страх чо деется. Пошли ко мне, дочку глянешь. В жару вся, ровно уголь в топке. Токо причиндалы-то лекарские не забудь.

Из всего сказанного портным Слёзушкин понял только одно, нужно куда-то идти. А делать этого, когда на улице чёрт-те что творится, дюже как не хочется. Да и к Карлу Карловичу желательно зайти засветло. Октябрьский день — то короток. И он стал лихорадочно соображать, как избежать нежелательного похода. Но не тут-то было.

— Экий ты осоловелый! — нетерпеливо проговорил портной и, желая поторопить доктора, слегка ширнул его кулаком под рёбра.

Тщедушному Слёзушкину показалось, что его конь лягнул. Охнув, он отшатнулся и чуть не сложился пополам. Портной поморщился.

— Да не играйся ты, Семён! Там дитё хворает, а ты шаперишься тут. Давай, давай, сгребай свои причиндалы и побёгли.

Возмутиться на столь дикое обращение Слёзушкин даже и не подумал. Бесполезно. Для портного такое обращение было нормой. Ему уже далеко за сорок, и всю жизнь он со всеми на «ты», невзирая на ранги и чины. Правда под рёбра не всех подряд тычет. И в городе ему эдакое панибратство из-за его таланта кроить и шить первостатейно, прощают.

На улице потянуло на холод. Спустившись с крыльца, Слёзушкин повернулся к церкви и трижды перекрестился на купол. Портной начал нервничать.

— Ежели ты будешь шапериться, — пригрозил он, — я тебя так перекрещу, што забудешь, как крест накладывать.

Слёзушкин развернулся и молча посеменил за нетерпеливым портным. Удручало его ещё и то, что тот живёт в другой стороне города от него и аптеки Карла Карловича.

«Придётся возвращаться, — тоскливо думал Слёзушкин, петляя между луж. — А как бы хорошо было: зашёл бы сейчас к Карлу Карловичу, одолжился бы денежкой, купил бы у Соломатина мясца, сладостей Ксюше и домой, в тепло… Вместо этого грязь месить приходится».

На улицах было безлюдно и тихо. Даже бродячие собаки и те куда-то попрятались. Лавки, магазины — закрыты. Извозчик, чьи заработки в такую погоду становились вдвое больше, тоже не показывались. Да оно и понятно — какой здравомыслящий человек высунется без острой нужды на улицу, когда там пальба, взрывы, аресты, одним словом — светопреставление.

Народ затаился. За весь путь от лечебницы до дома портного Слёзушкин только в окнах двух домов заметил людей: в одном старуху, в другом мальчонку. Больше ни души. Жутко.

Едва поспевая за пыхтящим как самовар портным, Слёзушкин железно решил, что сегодня же поговорит с Ксенией Степановной о переезде в село. И если она одобрит идею, завтра же даст объявление о продаже дома.

За две четверти часа осмотрев больную дочь, а заодно и дородную, мнящую себя больной жену портного, дав рекомендации обоим и выписав рецепт, Слёзушкин поспешил к аптекарю.

«Верно народ говорит, что скупердяй он, каких свет не видывал, — подумал Слёзушкин о портном, пряча в карман три рубля. — В эдакую жуть, да в эдакую непогодь вытащил к чёрту на кулички и только зелёненькой отблагодарил! А что это за деньги? Даже рябчика не купить, а о тетёрке и глухаре и не мечтай! А я ить жизнью, может, рискую, шастая по улице-то по его просьбе. Скупердяй, одним словом, он и есть скупердяй!».

До дома аптекаря Слёзушкин, слава Богу, добрался без происшествий. Правда, один раз довелось обмереть от страха — навстречу проскакали трое вооружённых всадников, но они пронеслись и в его сторону даже не глянули.

На стук в дверь с улицы никто не ответил. Потоптавшись у двери и безрезультатно постучав ещё раз, Слёзушкин прошёл во двор. Но и на стук в дверь чёрного хода ответили не сразу. На робкий вопрос — «Кто там?», Слёзушкин ответил так же робко, что это он, доктор городской больницы, Семён Поликарпович Слёзушкин. За дверью помолчали. Потом спросили:

— Чево тебе?

Просить денег в дверь Слёзушкин не помышлял, а потому малость растерялся.

— Да я… — пролепетал он, — это… к Карлу Карловичу.

— А!? — не расслышали за дверью.

Слёзушкин опасливо озирнулся.

— К Карлу Карловичу я, — громче повторил он.

— Зачем?

Теперь Слёзушкин расстроился. Не может же он через дверь сказать, что пришёл просить денег в долг. А дверь отворять, судя по всему, не собираются. Он пожалел, что пришёл. Неурочное время выбрал.

«А может, и впрямь не тревожить людей? — подумал он, тяжело вздохнув. — Три рубля есть: на сегодня и завтра хватит, а там, малость всё успокоится, тогда и приду». И собрался уходить.

За дверью послышалась лёгкая возня, громыхнул тяжёлый засов, одна створка двери приоткрылась, и в щели показалось настороженное лицо аптекаря.

— Ты один? — тихо спросил он.

Слёзушкин растерянно посмотрел по сторонам.

— Один.

— Ну, тогда заходи, быстро!

Переступив порог, Слёзушкин стал шаркать ногами о дерюжку. Аптекарь, бесцеремонно подтолкнув его в спину, захлопнул дверь.

— Что в дверях раскорячился, чай не у кумы на приёме!

В доме натоплено и тихо. Оставив гостя у двери, Карл Карлович прошёл к дивану и плюхнулся на него. Диван скрипнул, как от испуга. Худощавое, бледное лицо Карла Карловича стало теперь не настороженным, а хмурым и злым.

«Уж не я ли являюсь причиной недовольства?» — мелькнуло в голове у Слёзушкина.

— Вот времена пошли! — уперев в Слёзушкина взгляд, зло и отрывисто заговорил Карл Карлович. Он хоть и был чистокровный немец, но по-русски, в отличие от своей супруги, говорил чисто. — Власти меняются чуть ли не каждую неделю! И как власть меняется — семье урон. Одни уходят — грабят, другие приходят — грабят! — Вскочив и заложив руки за спину, он стал вышагивать по залу. — Правительственные войска уходили, забрали медикаментов на четыреста двадцать рублей!!! — сумму он произнёс, остановившись напротив Слёзушкина, вытаращив глаза и подняв к потолку руку с вытянутым указательным пальцем. — А вместо денег — расписочку-с! И, представь себе, даже без штемпеля! С одной, неведомо чьей росписью каракулей! А без штемпеля — это же не документ. Кому я его смогу предъявить? — И он вновь стал вышагивать. — Пришли красные — ограбили. Я ещё не подсчитал, на какую сумму эти супостаты меня обобрали, но, думаю, не меньше чем те.

Слёзушкин, поняв, что в долг ему здесь не дадут, стал выдумывать предлог уйти.

_ Что за времена пошли!? — продолжал негодовать Карл Карлович, — Власти и те отнимают собственность без зазрения совести!.. Хотя какая это власть — банды! — И спохватился, — Впрочем, что же это я тебя на ногах-то у порога держу.