Г. Семга - Блатные и уличные песни

Я помню — носил восьмиклинку,
Пил водку, покуривал план,
Влюблен был в соседскую Зинку
И с нею ходил в ресторан.
Я шабер носил за голяшкой
Скрипучих своих хромачей,
Имел под рубахой тельняшку —
Подарок одесских бичей.

В Одессе, Ростове, Самаре
Фартовых знакомых имел,
И часто меня вспоминали,
Пока я на нарах сидел.
Прошел до конца от начала
Этапы большого пути,
И Зиночка мне изменяла,
Поскольку не мог к ней прийти.

Не жалко теперь почему-то
Того, что ушло навсегда…
Лишь помнит Ногайская бухта
Мои молодые года.
Как лихо носил восьмиклинку,
Пил водку, покуривал план,
И другу соседскую Зинку
Отдал за бельгийский наган.

И другу красавицу Зинку
Отдал за бельгийский наган.

На железный засов ворота закрыты,
Где преступники срок отбывают.
А там за кирпичной высокой, длинной стеной
Дом стоит и прохожих пугает.

В этом доме сидел паренек молодой,
Спать ложился на голые нары.
Засыпал он крепким мучительным сном,
Она снилась ему — всех дороже…

Она снилась ему, как в зеленом саду
Они вместе с любимой гуляют,
А их маленький Вовочка, крошечка-сын,
С веткой в ручках котенка гоняет.

Но недолго он спал этим радостным сном,
Приоткрылася с грохотом дверь.
Этот грохот его ото сна пробудил,
Получил он письмо от любимой.

Шлю проклятья я вам, судьи! Вам, палачи!
Не судите с плеча подсудимых!
Час, быть может, суровый настанет для вас!
И вас тоже разлучат с любимой!

Поют гитары вам, и вам поет баян,
Что я вернусь к тебе таким, как был,
Но кровь кипучую с любовью жгучею
Я вьюгам северным всю подарил.

А там на волюшке поют соловушки,
Той песней звонкою пленя сердца.
Ты в легком платьице, моя хорошая,
Сидишь в объятиях у молодца.

Я на побег пошел той ночкой лунною,
Чтоб до тебя дойти, я убежал.
Еще раз свидеться, моя хорошая,
Чтоб ты увидела, каким я стал.

Но был я задержан той ночкою лунною
И соловей мне пел: «Скатертью путь!»
Отправят молодца в тюрьму закрытую,
Чтоб от побегов смог он отдохнуть.

Песня, словно грустный разговор,
Камеру заполнила, качаясь,
Пел ее угрюмый старый вор,
Пел, как будто с песнею прощался.

Пел про то, что молодость его
По этапам пыльным прошагала,
И как где-то в дальней стороне
Мать его так долго ожидала.

Пел, и замирали голоса,
А в глазах навертывались слезы,
Пел про то, что быстро жизнь прошла,
Пел еще про белые березы.

Голос тихо вздрогнул, вдруг осел,
Вор про мать запел, слезу глотая,
Он так жадно эту песню пел,
Что она неслась, преград не зная.

Пусть нас наши матери простят
За несчастну боль и за страданья,
Этой песни так слова звучат,
Как звучала б клятва покаянья.

Вор допел, но долго тишина
В тесной камере еще витала.
За окном уже пришла весна,
А в душе зима еще стояла.

С одесского кичмана,
С одесского кичмана
Бежали два уркана,
Бежали два уркана да с конвоя.
На Сонькиной малине
они остановились,
Они остановились отдохнуть.

Один — герой гражданский,
Махновец партизанский,
Добраться невредимым не успел,
Он весь в бинтах одетый
и водкой подогретый,
И песенку такую он запел:

«Товарищ, товарищ,
болят-таки мои раны,
Болят-таки мои раны в глыбоке.
Одна вот заживает,
Вторая нарывает,
А третья — засела в глыбоке.

Товарищ, товарищ,
закрой ты мое тело,
Зарой ты мое тело в глыбоке,
Покрой мою могилу,
Улыбку на уста мне,
Улыбку на уста мне сволоки.

Товарищ, товарищ,
скажи ты моей маме,
Что сын ее погибнул на войне
С винтовкою в рукою,
И с шашкою стальною,
И с песней на веселой на губе».

С одесского кичмана
Бежали два уркана,
Бежали два уркана с конвою.
На Сонькиной малине
они остановились,
Они остановились отдохнуть.

Гоп-со-смыком,
Гоп-со-смыком — это буду я!
Братцы, посмотрите на меня:
Ремеслом я выбрал кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
И тюрьма скучает без меня!

Родился на Фурштадте
Гоп-со-смыком,
Он славился своим басистым криком,
А глотка у него здорова
И ревел он, как корова.
Вот каков был парень —
Гоп-со-смыком!

Сколько бы я, братцы, ни сидел,
Не было б минуты, чтоб не пел!
Заложу я руки в брюки
И пою романс от скуки,
Что же, братцы, делать —
столько дел!

Если я неправедно живу,
Попаду я к черту на луну.
А черти там, как в русской печке,
Жарят грешников на свечке —
С ними я полштофа долбану!

В раю я на работу тут же выйду,
Возьму с собою фомку, ломик, выдру.
Деньги нужны до зарезу —
К Богу в гардероб залезу.
Дай нам Бог иметь, что Бог имеет!

Иуда Скариот в раю живет,
Гроши бережет, не ест, не пьет.
Ох, падла буду, не забуду!
Покалечу я Иуду!
Знаю, где червонцы он кладет.

Родился на Фурштадте — там и сдохну!
Буду помирать, друзья, не охну!
Вот лишь бы только не забыться,
Перед смертью похмелиться,
А потом, как мумия, засохну.

Как-то раз по Ланжерону я брела,
Только порубав на полный ход,
Вдруг ко мне подходят мусора:
«Заплати-ка, милая, за счет!»

«Алеша, ша — бери на полтона ниже,
Брось арапа заливать, эхма!
Не подсаживайся ближе,
Брось Одессу-маму вспоминать!»

Вот так попала я в кичу
И там теперь других салаг учу:
Сначала научитесь воровать,
А после начинайте напевать:

«Алеша, ша — бери на полтона ниже,
Брось арапа заливать, эхма!
Не подсаживайся ближе,
Брось Одессу-маму вспоминать!»

Как на прогулку выведут во двор —
С метлой там гуляет старый вор,
И генерал здесь есть и старый поп —
Ему как раз сегодня дали в лоб!

«Алеша, ша — бери на полтона ниже,
Брось арапа заливать, эхма!
Не подсаживайся ближе,
Брось Одессу-маму вспоминать!»