Г. Семга - Блатные и уличные песни

Брось же ты, печалиться не надо,
Когда розы начинают цвесть,
Эту розу с молодого сада
Мне сегодня удалось принесть.

Что за ночь над городом царила!
Что-то мне взгрустнулось неспроста.
Я облокотился на перила
Старого чугунного моста.

«Не шелестите, каштаны!», —
ветер доносит с полей.
Хочется матери старой вновь увидать сыновей.
Кто это в серенькой кепке робко стучит у окна?
«Сын это твой». — «Неужели?..»
Счастья дождалась она.

«Что ж ты стоишь у порога, не зажигаешь огня?
Ты постарела немного, милая мама моя!»
Свечи горели рубином, праздничный стол был накрыт.
«Вот и дождалась я сына…» —
ласково мать говорит. —

Вот бы дождаться второго,
счастье бы вновь обрела…»
Сын отвернулся, ни слова…
Взгляд свой отвел от стола.
Вспомнил он лагерь суровый,
вспомнил звериный оскал,
Вспомнил убитого брата и ничего не сказал.

Запах увядшей полыни.
Мусор, пройди стороной!
Спи, мой братишка любимый,
спи, мой брательник родной…
«Не шелестите каштаны», —
ветер доносит с полей.
Хочется матери старой вновь повидать сыновей.

Нависли тучи, словно грозди винограда,
Над моей больною головой.
А где ж ты, где? Ты отзовись, моя отрада!
Хочу по-прежнему я слышать голос твой.

Я помню суд — там приговор выносят,
Хотят лишить свободы на пять лет.
Ты опустила свои черные ресницы,
А слезы капали на шерстяной жакет.

В этап далекий ты меня сопровождала
И вслед этапу махнула мне рукой,
А на прощанье крепко в губы целовала
И говорила: «До свиданья, милый мой!»

На Волге лед давно уж поломался,
И с первым рейсом ушел наш пароход.
Побег из лагеря весной не состоялся,
Не жди, любимая, меня ты у ворот.

Прошло пять лет, но я не изменился.
Прошло пять лет, и кончился мой срок.
И вот теперь домой я воротился,
Покинул хмурый, пасмурный Восток.

Июньским вечером
экспресс к Москве подходит,
И из вагона выхожу я на вокзал.
Мой взгляд упорен, но любимой не находит,
И тут я понял, что немного опоздал.

Свобода — милая, чудесная награда.
Прошел мой срок, тяжелый и большой.
Ах, где ж ты, где? Ты отзовись, моя родная!
Хочу по-прежнему я слышать голос твой.

На свет родился я маленьким ребеночком.
Отец работал, работала и мать.
А я, мальчишечка, без всякого надзорища
Пошел с блатными углы я принимать.

Так потекла жизнь моя жиганская.
Отец работает, работает и мать.
А я, мальчишечка, без всякого надзорища
Все дальше-дальше ходил я воровать.

Отец узнал про жизнь мою пропащую,
Он пригорюнился, ни слова не сказал.
А мать, узнав про жизнь мою проклятую,
Вдруг заболела и в больнице умерла.

Остался в свете круглым сиротою,
В вине я радость и горе утолял.
Так, наливай же ты, братишка, русской горькой.
Сначала выпью, потом на бан пойду!

На свет родился я маленьким ребеночком.
Отец работал, работала и мать.
А я, мальчишечка, без всякого надзорища
Пошел с блатными углы я принимать.

Я помню тот Ванинский порт
И крик парохода угрюмый.
Как шли мы по трапу на борт,
В холодные, мрачные трюмы.

От качки страдали зека,
Ревела пучина морская;
Лежал впереди Магадан —
Столица Колымского края.

Не крики, а жалобный стон
Из каждой груди вырывался.
«Прощай навсегда, материк!» —
Ревел пароход, надрывался.

Будь проклята ты, Колыма,
Что названа Черной Планетой.
Сойдешь поневоле с ума —
Оттуда возврата уж нету.
Пятьсот километров тайга,

Где нет ни жилья, ни селений.
Машины не ходят туда,
Бредут, спотыкаясь, олени.

Я знаю, меня ты не ждешь
И писем моих не читаешь.
Встречать ты меня не придешь,
А если придешь — не узнаешь.

Прощайте, и мать, и жена,
И вы, малолетние дети.
Знать, горькую чашу до дна
Пришлося мне выпить на свете.

По лагерю бродит цинга.
И люди там бродят, как тени.
Машины не ходят туда —
Бредут, спотыкаясь, олени.

Будь проклята ты, Колыма,
Что названа Черной Планетой.
Сойдешь поневоле с ума —
Оттуда возврата уж нету.

Здесь, на русской земле, я чужой и далекий,
Здесь, на русской земле, я лишен очага.
Между мною, рабом, и тобой, одинокой,
Вечно сопки стоят, мерзлота и снега.

Я писать перестал: письма плохо доходят.
Не дождусь от тебя я желанных вестей.
Утомленным полетом на юг птицы уходят.
Я гляжу на счастливых друзей-журавлей.

Расцветет там сирень у тебя под окошком.
Здесь в предсмертном бреду будет только зима.
Расскажите вы всем, расскажите немножко,
Что на русской земле есть земля Колыма.

Расскажите вы там, как в морозы и слякоть,
Выбиваясь из сил, мы копали металл,
О, как больно в груди и как хочется плакать,
Только птицам известно в развалинах скал.

Я не стал узнавать той страны, где родился,
Мне не хочется жить. Хватит больше рыдать.
В нищете вырастал я, с родными простился.
Я устал, журавли, вас не в силах догнать.

Год за годом пройдет. Старость к нам подкрадется,
И морщины в лице. Не мечтать о любви.
Неужели пожить по-людски не придется?
Жду ответ, журавли, на обратном пути.

Облетели листья, клен стоит опавший.
Осень наступила, налетели холода.
Я сижу, скучаю… Твой платочек алый
Мне напомнил ясные глаза.

Где же ты теперь, мой цветок прекрасный?
Розы, маки, губы, блеск волны, твои глаза?
Так скажи, зачем с тобой мы повстречались?
Было мне семнадцать, я не знал, что навсегда…

Помнишь, мы бежали, волны нас сбивали,
Дождик лил нам в лица, на ресницы и глаза.
А теперь русалкой в море показалась,
Обнимая волны, плача, уплыла…

Вот прочел в письме я, что ты выходишь замуж.
Год сидеть осталось — подожди…
Как мне жаль, поверьте, в этот год последний
Много потерял надежд я и любви.