Г. Семга - Блатные и уличные песни

Не придут к ним родные, знакомые,
Дом последний уже отыскав,
Только поминальную песенку свою
Будут вечно о них напевать.

Шлю проклятья я вам, безказармные,
У кого поднялася рука!
Может петь, кто страдал там на Севере,
Но не ждал он такого конца…

Завезли нас в края отдаленные,
Где леса и болотная ширь.
За вину, уж давно искуплённую,
Заключили в былой монастырь.

Костюмчик новенький,
колесики со скрипом
Я за тюремную холстину променял.
За эти восемь лет немало горя видел,
И не один на мне волосик полинял.

А на дворе хорошая погода,
В окошко светит месяц молодой.
А мне сидеть еще четыре года,
Душа болит, как хочется домой!

«Комиссионный» решили брать,
Решил я мокрым рук не марать.
Схватил я фомку, взял чемодан,
А брат Ерема взял большой-большой наган.

«Комиссионный» решили брать,
Решил я мокрым рук не марать.
Мигнул Ереме, сам — в магазин,
На стреме встал один-единственный грузин.

Грузин, собака, на стреме спал,
Легавый быстро его убрал.
Раздался выстрел — я побежал,
Ерема тепленький у выхода лежал.

Исколесил я полста дворов,
Сбивал со следа всех мусоров,
На третьи сутки в подвал попал,
Биндюжник Васька через сутки есть давал.

Проплыли тучки, дождей прилив,
Надел я снова шикарный клифт,
Одесским шмонам кишки пустил
И на хавиру к своей Машке привалил.

Остановился я у дверей,
Ко мне подходит какой-то фрей,
Я знал, что раньше он здесь не жил,
И потому винтить отсюда предложил.

Он вскипишнулся: «Я старый вор,
Могу попортить тебе пробор…»
По фене ботал, права качал,
Схватил по тыкве и надолго замолчал.

Часы на стенке пробили пять,
И только с Машкой легли в кровать —
Вдруг кто-то свистнул — я на крыльцо,
Двенадцать шпалеров уставились в лицо!

Заводят воров, нас во дворец.
Я, право, думал, ребята, пришел конец!
Я, право, думал, что взят один.
А на скамейке сидел остриженный грузин.

Он что-то судьям, падла, двое суток пел.
А на третьи сутки я не стерпел.
Я крикнул судьям: «Кончай балет!»
А прокурор еще добавил пару лет.

Прощай, свобода! Прощай, Ерема!
Мы каждый едем своим путем.
Начальник к морю, на берег в Крым,
Грузин — в Тбилиси,
а я, без паспорта, в Нарым.

Я слишком много пережил.
Как посадишь рассаду — так вянет она,
Так и годы уходят в туман.
А любви мое сердце не знает.
Сколько слёз впереди — океан…

Запоешь — сердце слушает строго,
Понимает рассудок ума.
Молод я, пережил слишком много —
В этом жизнь подтверждает сама.

Все свои ядовитые плоды
Отдает мне решетка, тюрьма.
Отобрала мне в жизни свободу
И навеки с собой унесла.

Потерял я в тайге чувства. Ласки,
Разошлися в тумане, как дым.
Может чьи-нибудь карие глазки
Вспоминают меня молодым.

Вспоминают под звуки бокалов…
Я умел свою жизнь веселить…
И, мне кажется, в жизни немало
Я плохого сумел пережить…

Судьба во всем большу роль играет
И от судьбы далёко не уйдешь.
Она тобой повсюду управляет:
Куда велит — покорно ты идешь.

Друзья мои, судьбы скрывать не буду,
Правдивым быть пред вами я хочу.
Я буду петь с открытою душою,
Что мне дала судьба — я вам скажу.

Там далеко есть Родина родная,
Где жил отец, не помню я его.
И жаль одно, что в муках умирая,
Не обнял он сыночка своего.

Он с малых лет преступностью занимался
И заболел чахоткою в тюрьме.
Он молодым на каторге скончался
И все наследство передал он мне.

Чтоб легче жить, работала мамаша,
Я ж потихоньку начал воровать.
«Ты будешь вором, точно как папаша», —
Твердила мне, роняя слезы, мать.

Не слушал я мамаши наставленья
И не молился Богу пред двором,
Я исполнял судьбы своей веленья
И шел тропой, проложенной отцом.

Когда же мне семнадцать лет минуло,
И принял уж меня преступный мир,
Волною быстрою меня хлестнуло,
Я ревизором стал чужих квартир.

В ком сила есть с судьбою побороться,
Боритесь вы до самого конца.
А я ослаб, поэтому придется
Мне до конца идти тропой отца.

Когда мне минуло лет шестнадцать,
Умер тогда же мой отец.
Не стал я матери бояться своей
И сбился с пути да я вконец.

Стал по трактирам я шататься,
Научился водку пить.
И воровать я научился,
И стал я по тюрьмам жить.

Старший брат мой был здоровый,
Хотел он со мною на разбор пойти,
Но, когда он увидел с кем знакомства я веду,
Боялся ко мне он подойти.

Двадцать первый год минуло —
Во солдаты отдали.
Солдатская служба надоела мне,
Нашел я дорожку, как уйти.

Уехал в город я Одессу,
Нашел моих товарищей кружок.
Продал я казенную шинельку,
Купил себе вольный сюртучок.

Едва ль я вечера дождался,
Ушел к своим товарищам на скок.
И сильно я с ними поругался,
И выбил я раму из окна.

Это было давно, год примерно назад,
Вез я девушку в тройке почтовой:
Круглолица была, словно тополь, стройна
И покрыта платочком пуховым.

Попросила она, чтоб я песню ей спел.
Я запел, и она зарыдала.
Кони мчались стрелой, словно ветер шальной,
Словно сила нечистая гнала.

Вдруг казачий разъезд переехал нам путь,
Наши кони, как вкопанные, встали.
Кто-то выстрелил вдруг прямо в девичью грудь,
И она, как цветочек, завяла.

Перед смертью она рассказала мне все,
Как из лагеря ночью сбежала.
«Коль не смерть бы моя — я бы стала твоя,
И навеки твоею осталась…»

Видишь, парень, вдали холм высокий стоит,
Холм высокий, поросший травою?
А под этим холмом крошка-девушка спит,
Унеся мое сердце с собою…

Вот сижу я на нарах, вспоминаю про детство,
Вспоминаю про детство и отца своего…
Ах, зачем меня мама отдала в воспиталку?..
Понадеялась мама: воспитают меня…