Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 07

- И всё же лучше такие вещи прекращать в зародыше. Я бы на вашем месте подумала об этом.

- Я подумаю, - холодно ответила мать. И после ухода мисс Клэтт она действительно долго обдумывала этот разговор.

А пока они разговаривали, Тони сидел на сетке от кровати па заднем дворе и разглядывал дверь. Это была обыкновенная дверь из сосновых досок, скреплённых планками сверху, снизу и наискось. В общем это был простейший тип двери из известных человечеству, п эта конструкция совсем не изменилась за последнее тысячелетне. Тонн не очень ясно представлял себе, что такое тысяча лет, но он хорошо помнил, что другая сторона двери, та, которая видна со двора фермы отца Питера Ван Добена, сделана точно так же. А впрочем, это странно: ведь все другие двери в усадьбе Ван Добенов устроены на голландский манер - из двух половинок, одна над другой, так что получаются как будто две двери в одном проеме.

Но дверь в заборе была обыкновенной дощатой дверью, и, рассматривая её, Тонн волей-неволей признал, что в пей пет ничего особенного. Она вела с их двора на примыкавший к забору двор дома, выходившего па соседнюю улицу, и сделана была еще в то время, когда проход во двор был необходим и удобен. Дверь давно стала ненужной, железная щеколда заржавела н поднималась с трудом, а металлические петли громко и жалобно скрипели всякий раз, когда дверь открывали. Как и забор, дверь была выкрашена зелёной краской, выцветшей и облупившейся. Такого зелёного цвета не увидишь больше нигде в мире, только на заборах задних дворов Нью-Йорка, точно так же нигде больше не встретишь сумах - деревцо нью-йоркских дворов, - смело пробившееся сквозь старую сетку от кровати.

«Конечно, - признался себе Тони, - каждый разумный человек, особенно эти поразительно неразумные разумные люди, которые перестали быть детьми и стали взрослыми, уверены в том, что, открыв дверь, можно увидеть только двор за забором!» Так и случилось, когда отец открыл дверь. Однако Тони казалось вполне естественным, что дверь ведёт не только в совершенно другое место, но и в совершенно другое время.

Вопрос о месте и времени никогда не смущал Тони. Можно открывать эту дверь тысячу раз и всякий раз видеть только кучу хлама - неотъемлемую принадлежность всех задних дворов этого района. Сколько раз с ним так бывало! Но однажды наступил день, когда у Тони появилось какое-то особенное чувство, и с этого времени он уже не открывал дверь, пока не появлялось это чувство. Когда это случилось впервые, он пошёл прямо к двери и открыл её - и там увидел… Увиденное не поразило его, не озадачило и даже ничуть не удивило. Так оно и должно было быть: дверь вдруг превратилась из обыкновенной в волшебную и открывалась в далёкое прошлое, в то прошлое, когда остров Манхэттен был одним из прекраснейших уголков земли, когда его ещё не безобразили высокие, уродливые здания и не пересекали грязные улицы; нет, кругом расстилались только зелёные пастбища и густые леса и были разбросаны маленькие фермы голландских поселенцев.

Тони знал, что из всех чудесных вещей, которые он видел в своей жизни, самое чудесное - эта волшебная дверь. И он спрашивал себя: зачем он стал рассказывать про неё? Что-то подсказывало ему, что путь через дверь очень ненадёжен; тут есть какое-то хрупкое равновесие, и даже разговоры о двери могут разрушить его, особенно разговоры с людьми, которые не верят Тони и не понимают его.

И всё же волшебная дверь была так реальна, что Тони не мог не говорить о ней. Вот, например, сейчас перед ним дверь, он смотрит на неё, и в нём, Тони Мак-Тэвиш Ливи, возникает странное чувство: тут и волнение, и ожидание, и радостное предвкушение. Когда у него появлялось такое чувство, он знал, что таит за собой дверь. У него не было никаких сомнений в том, что произойдёт, если он сейчас её откроет.

Тони лениво растянулся на сетке. С улицы доносились топот и голоса играющих детей. Но Тони не хотелось идти к ним, он даже жалел этих ребят. Разве можно сравнить их игры с его волшебной дверью? И нет у него среди них ни одного такого друга, как Питер Ван Добен.

«Интересно, - думал Тони, - что делает

сейчас Питер?» Что ж, на этот вопрос можно ответить, только посмотрев своими глазами. Тони встал и направился к двери. Улыбка ожидания осветила его лицо, он открыл дверь и вошёл.

- Мисс Клэтт любит совать свой нос в чужие дела, - сказал отец Тони вечером, когда узнал о посещении учительницы.

- Пусть так, - сказала миссис Ливи. - Но у неё и так много хлопот, а тут ещё Тони…

- Почему он лжёт? - спросил отец.

- Может быть, ему кажется, что он говорит правду, - ответила мать. - Ты же знаешь, у детей это бывает.

- Знаю, но у других детей не так. Другие дети играют…

- Тони тоже играет.

- В эту дверь и в свои небылицы? Что за человек из него вырастет, если он будет так завираться?

- Не так уж страшно он завирается.

- Очень даже страшно. Мне совестно слушать его. Я мог бы понять, если бы мальчик лгал по необходимости, чтобы избавиться от наказания. Скверно, но по крайней мере понятно. Но ему, как видно, просто нравится лгать. И ведь вот беда, иногда он лжёт так убедительно, что я сам почти начинаю верить ему. Теперь, когда я смотрю на эту дверь, у меня каждый раз появляется странное чувство.

- Понимаю, - кивнула мать, - но это совсем не значит, что мальчик болен. Не надо делать глупостей. Это игра, он сам скоро забудет про свою дверь.

- Ты думаешь, не надо вести его к врачу?

- Конечно, нет! Он ведь здоровый мальчик. И хороший мальчик. Куда он делся, хотела бы я знать?

Как будто в ответ на её слова в комнату вошёл Тони; штаны его были порваны на коленях, один чулок спустился. Его лицо пылало радостью и торжеством, которые он не в силах был скрыть, а через всю щеку шла яркокрасная царапина.

- Вот и я, - сказал он. - Добрый вечер!

- Ты дрался, Тони? - спросил отец.

- Нет.

- Откуда же эта царапина?

- Поцарапался, и всё, - ответил Тони, пожав плечами.

- А как это случилось? Ты не хочешь рассказать?

- Ты всё равно не поверишь!

- Почему?

- Потому что я поцарапался там, за дверью.

- За какой дверью? - спокойно спросил отец.

- За дверью в заборе.

- Ты хочешь сказать, что поцарапался на соседнем дворе?

Тони замялся на секунду, потом сказал:

- Нет, я поцарапался, когда играл с индейцами в «сум-во».

- Так, - сказал отец. - Теперь всё ясно. Мы сегодня же идём к доктору,

Тони, как и почти все ребята с Мотт-стрит, любил старого доктора Форбса. Есть люди, которые, старея, отдаляются от детей; другие, наоборот, приближаются к ним. Таким был доктор Форбс. И вот Тони с отцом пришли в кабинет доктора Форбса. Вся обстановка этой комнаты - дипломы, предметы одежды и обихода индейцев, развешанные по стенам, книги, банки и бутылки с какими-то странными препаратами - удивительно подходила самому хозяину. Доктор сидел в большом чёрном кожаном кресле; из него - не из доктора, а из кресла! - повсюду торчала набивка, и везде - на кресле и на других вещах - лежал толстый слой пыли: доктор давно овдовел, и это сразу видно было всякому, кто входил к нему в дом.