Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 07

бросает мяч. Индейцы называют его «пата-ло», а мы с Питером зовём «патрия». Он даёт нам кусочки рыбы, сладкой, как конфеты, потому что она сварена в кленовом сиропе. Ну вот, он начинает игру: бросает мяч в воздух, а кто-нибудь подхватывает мяч своей клюшкой и отбивает его.

- А как выглядит эта клюшка, Тони? - перебил доктор Форбс.

- Да просто ореховая палка, с одного конца она загнута, как ручка у трости, а между самой палкой и загнутой частью натянута сетка из полосок сыромятной кожи; ею ловят и бросают мяч.

- Ага, травяной хоккей. Где ты видел эту игру, Тони?

- Я не знаю, что такое травяной хоккей, - ответил Тони. - Но сегодня они приняли нас с Питером в игру, тогда я и поцарапался.

Доктор Форбс долго сидел молча, склонив голову набок, потирал лысину и задумчиво глядел на Тони. Наконец он сказал:

- Давай доедим драже, Тони.

Оба принялись грызть конфетки. Когда съели все до единой, доктор Форбс опустил очки на нос и, задержав свой взгляд на Тони ещё на мгновение, произнёс:

- Ты собираешься опять пойти туда?

- А вы никому не скажете?

- Ну, друг мой, ты и представить себе не можешь, сколько секретов хранится в моей старой голове.

- Не могу, - признался Тони.

- А что, если ты мне принесёшь что-нибудь оттуда?

- Из-за двери? - спросил Тони.

- Ага.

- По-моему, это будет нехорошо.

- Ты ведь знаешь, что я собираю предметы обихода индейцев, - продолжал доктор Форбс. - Мне бы очень хотелось иметь пару таких клюшек, да и мячик не помешал бы…

Тони смотрел на него озадаченно.

- Подумай об этом, Тони, подумай. И если решишь оказать мне, старому чудаку, услугу, я буду тебе весьма благодарен. Ну, а теперь беги домой, а я потолкую с твоим отцом.

Но когда Тони выходил из кабинета, доктор Форбс остановил его вопросом, задав который, он тотчас почувствовал себя дураком, что уж вовсе не к лицу почтенному домашнему врачу.

- Тони, - сказал он, - помнишь, ты говорил, что три ирокезских вождя приплыли по реке повидаться с Стайвесангом - Деревянной ногой?

- Он терпеть не мог, когда его называли «Деревянная нога». Его так дразнили ребята, и он всегда гонялся за ними с палкой.

- Так, так. Но вернёмся к ирокезским вождям. Как они были одеты? Ты ведь сказал, что видел их?

- На них были длинные плащи, - начал рассказывать Тони, стараясь вспомнить все подробности, и даже наморщил лоб. - По-моему, из белых оленьих шкур. Вожди совсем не такие, как нам теперь рассказывают. Я сразу подумал, что они короли: плащи на них были прямо королевские, все расшиты бисером и маленькими кусочками оленьих рогов. На. ногах надето что-то вроде краг. А волосы у них были длинные и белые, как снег.

- И на голове, конечно, убор из перьев?

- Вовсе нет! - вскричал Тони. - Никаких перьев! Такие короны, только из дерева, и по бокам приделаны оленьи рога. Знаете, совсем как у древних викингов на картинках…

- Дети, - оказал старый доктор Форбс отцу Тони, - живут в своём собственном мире. Этот мир соприкасается с нашим миром, но не по их желанию, а по необходимости. Беда в том, что мы, взрослые, с утра до ночи бьёмся, стараясь заработать на жизнь и обеспечить крышу над головой, вот и забываем об этом детском мире, даже начисто отвергаем его, а иногда отталкиваем этим и наших детей.

- Значит, вы не считаете, что Тони нужно показать…

- Психиатру? Чепуха! Он нуждается в психиатре не больше, чем мы с вами, а, может быть, и меньше. Ему нужны понимание и любовь. Неужели вы не видите, что с ним происходит? Есть много такого, чего ему не может дать жизнь на Мотт-стрит, поэтому он создал свой собственный мир. Если я или вы пройдём через его дверь, - мы попадём на свалку мусора. А он попадает через неё туда, где ему хочется быть, - в Нью-Йорк, который существовал почти триста лет назад. Его живое воображение населило город людьми, настолько близкими к действительности, насколько он представляет себе эту действительность. Его выдумка в своём роде примечательна, и он воссоздал жизнь Нового Амстердама с мельчайшими подробностями. Но тут нет ничего необъяснимого или таинственного, все эти сведения можно почерпнуть в любой публичной библиотеке. И я навряд ли ошибусь, если скажу, что Тони не раз и не два часами рылся в старых пыльных книгах.

- Но что же нам с ним делать? - спросил отец Тони. - Ведь нельзя, чтобы он всем рассказывал свои выдумки.

- Во-первых, для него это не выдумки. Они существуют в его воображении, и он верит в них, как умеют верить только дети. Для него всё это так же реально, как для нас - многие вещи, в которые верим мы, взрослые. Разница лишь в том, что мы доживаем до могилы, не переставая верить в свои пустые иллюзии, а для Тони наступит день, когда он откроет свою волшебную дверь и увидит за ней только грязный двор. Но от этого сам он хуже не станет. И мой совет вам - ничего не делайте, предоставьте мальчика самому себе.

Но когда отец Тони ушёл домой, сказав обычное «Спасибо, доктор», которое старик Форбс слышал уже почти полстолетия, - доктор снова уселся в своё чёрное кожаное кресло, поднял очки на лоб, закрыл глаза и задумался о волшебной двери Тони Мак-Тэвиш Ливи.

Просто удивительно, что сочинил этот малыш, который так точно и не колеблясь отвечал на все вопросы. Он заставил доктора Форбса перенестись в далёкое-далёкое прошлое, когда он сам был мальчишкой. Доктор Форбс родился в Нью-Йорке в те времена, когда северная часть острова Манхэттен была ещё покрыта лугами, лесами и уютными маленькими фермами. В ту пору, отправившись в экипаже к форту Джордж Хилл или к Инвуду, вы попадали за город, на лоно природы, самой настоящей природы: всё было так славно, красиво - небольшие холмы, долины, реки, - не хуже, чем в любом другом уголке земного шара. А со скалистого, обрывистого берега форта Трайон в то время, куда ни глянь, можно было увидеть лишь зеленовато-синие холмы, и только на юге лежал город.

«Новее это, - подумал доктор Форбс, - ушло навсегда, а сейчас всюду город - улицы, дома…» У доктора не было такой двери, как у Тони, двери, которую он мог бы открыть, чтобы вернуться в своё далёкое детство.

В те давние дни в зелёной долине, выходившей к берегам Спайтен Дайвил, жила одна-единственная индейская семья, и старый доктор Форбс, тогда ещё мальчик, часто навещал её. Здесь зародился в нём сохранившийся и поныне интерес к предметам обихода, обычаям, образу жизни краснокожих, которые когда-то, давным-давно, населяли эту страну и правили ею. Доктор Форбс вспоминал прошлое без сожаления: он жил настоящим и любил свой город, как любят его лишь немногие. Но всё же его не оставляла мысль: как хорошо было бы, если б он мог хоть раз пройти в волшебную дверь Тони!

- Чёрт побери! - произнёс он вслух, ни к кому не обращаясь. - Кажется, я начинаю верить мальчугану.