Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 07

А всё-таки доктор Форбс хорошо понимал, что он слишком стар, обладает слишком практическим умом и имеет слишком много пациентов среди бедняков, чтобы поверить даже на миг хотя бы одному слову о волшебной двери Тони. Поэтому он решил больше не заниматься чепухой и принялся за чтение толстой книги в зелёном переплете, скучной, усыпляющей книги о внутренних болезнях, которая могла успокоить любое разыгравшееся воображение.

Однако мысли его всё время возвращались к волшебной двери, и наконец он закрыл книгу и снял телефонную трубку, чтобы позвонить своему закадычному другу. Этого друга звали Айзэк Гилмен, и был он хранителем музея, то есть большую часть своего времени проводил в музее, беспокоился о его экспонатах, почему-то переставлял их с места на место, одни уносил в подвал, другие ставил в витрины и всё время думал о том, что у музея не хватает денег, чтобы купить новые экспонаты и отнести побольше старых в подвал.

Музей, хранителем которого был Айзэк Гилмен, назывался Музеем американских индейцев, это один из лучших музеев Нью-Йорка, да и не только Нью-Йорка. Если вам интересно, вы можете посетить его, - он и до сих пор существует «а углу Бродвея и 155-й улицы, но там уже новый хранитель, ведь история с волшебной дверью Тони произошла много лет назад.

Старый доктор Форбс и Айзэк Гилмен были большими друзьями, то есть они беспрестанно спорили, кричали друг на друга, обвиняли друг друга в самых невероятных и ужасных грехах и… оставались друзьями. Спорили они главным образом об индейцах. Вот этому-то своему другу и позвонил по телефону доктор Форбс.

- Айк, - начал он, - что ты скажешь, если я сообщу тебе, что индейцы племени весквейстиков играли в травяной хоккей?

- Скажу, что ты знаешь об индейцах даже меньше, чем я предполагал.

- Ты думаешь, они не знали этой игры?

- Конечно, нет. Ни у одного очевидца нет упоминаний о ней, а вряд ли они могли не заметить такую массовую игру.

- Конечно, - ехидно сказал доктор Форбс, - тебя там не было.

- А ты был, старый болван?! - заревел Айк Гилмен. - Надо же звонить человеку среди ночи, чтобы узнать, играли ли весквейстики в травяной хоккей!

- Тише, тише, а то у тебя, пожалуй, повысится кровяное давление, - предостерёг доктор Форбс. - Веди себя если не как джентльмен, то хотя бы как учёный и ответь-ка ещё на один вопрос. Как выглядел головной убор великого вождя Ирокезской лиги?

- Это всякий дурак знает.

- Нет, не всякий, только ты, я да ещё человек шесть. Но, может быть, ты ответишь на вопрос? Представь себе, что ты вежливо беседуешь с миллионером, который может дать денег на новое крыло для твоего заплесневелого музея.

- Ну, ладно, это корона из дерева, наклеенного на змеиную кожу, она украшена разноцветными камнями. Два оленьих рога, каждый с четырьмя отростками, укреплены на ней, как крылья на шлеме викингов. Это сходство приводило к некоторой путанице, но к викингам корона не имеет никакого отношения. Это традиционный ирокезский убор.

- Поистине красочное описание, - сказал доктор Форбс. - Сколько таких корон в твоей коллекции?

- Ни одной! - сердито отрезал Айк Гилмен. - Их нет ни у кого, и ты, старый дурак, прекрасно это знаешь! Может быть, ты наткнулся на такую корону в лавке подержанной мебели на Мотт-стрит?

- Нет, но, может быть, я наткнусь на пару хоккейных клюшек.

- И только из-за этого ты ко мне привязался на ночь глядя?

- Айк, серьёзно, где можно выяснить, как выглядел головной убор ирокезского вождя?

- Он упоминается в кое-каких рукописях, было его описание в статье Исторического общества. В нашей коллекции гравюр есть одно его древнее изображение. Морган и другие специалисты о нём не пишут.

- А ты не заметил, в ваших гравюрах не рылся один веснушчатый мальчик?

- Что?

- Ничего, ничего. Ещё один вопрос - и ты свободен, можешь опять лодырничать. Мог простой индейский вождь носить такой головной убор?

- Ни в коем случае!

- Откуда ты знаешь?

- Откуда?! Да потому, что это королевский головной убор великого, а не простого вождя. Вот откуда!

Старый доктор Форбс повесил трубку и принялся расхаживать взад и вперёд по своему запаленному мебелью кабинету. Наконец он пробормотал вслух, впрочем, ни к кому не обращаясь:

- Кажется, я, а не Тони Мак-Тэвиш Ливи, попаду в сумасшедший дом.

А в это время Тони Мак-Тэвиш Ливи внезапно проснулся. Ему снилось, что он и другие ребята гонятся по Фронт-стрит за жирной визжащей свиньёй, и они поймали бы свинью, если бы их не увидел караульный. Он погнался за ними, и тут Тони проснулся.

То есть он проснулся не в Нью-Йорке 1654 года, который ему снился, а в Нью-Йорке 1924 года. Ему снилось, что караульный большими прыжками несётся именно за ним. Тони во сне и не думал, что попытка поймать свинью - такое уж тяжкое преступление, но караульный, как видно, был другого мнения. А если вы думаете, что караульный в Новом Амстердаме (тогда он ещё не назывался Нью-Йорком) в 1654 году был добрым дяденькой, то лучше спросите Тони.

Правда, вы не можете этого сделать. Но предположим, будто это возможно. Вот поговорите с Тони, он только что видел во сне Новый Амстердам.

- Уф… ф!… - с облегчением вздохнул Тони. - Он чуть меня не поймал.

Предположим, что вы спросили бы его:

- Что такое караульный?

- Старый Доопер де Гроот, - ответил бы Тони.

- Но всё-таки, что же такое караульный?

- В те времена не было полиции, - пояснил бы Тони. - Вместо этого несколько жителей каждую ночь обходили улицы дозором. В этом участвовали все по очереди. Их-то и называли караульными.

«Самый страшный из них, - подумал Тони, - старый Доопер де Гроот. У него такие длинные рыжие усы, широкополая шляпа, широченные сапожищи, такой огромный изогнутый меч на красножёлтой перевязи! А главное, он терпеть не может детей, это хоть кого испугает».

Теперь вам должно быть ясно, почему у Тони были все основания радоваться, что он проснулся как раз в ту минуту, когда Доопер де Гроот схватил его за шиворот. Проснувшись, Тони продолжал тихо лежать в своей узкой железной кровати; из кухни через приоткрытую дверь в тёмную комнату проникал луч света и доносились голоса отца и матери. Тони прислушался - сначала спросонок, просто от нечего делать, - но потом он стал слушать внимательно.

- Старику Форбсу легко говорить, - услышал он голос отца. - Тони не его сын.

- Но он любит Тони. Ведь нельзя сказать, что Тонн ему безразличен.

- Я и не говорю этого. Доктор Форбс, вероятно, заботится о Тони столько же, сколько и о других детях, которых ему приходится лечить. Я просто говорю, что Тони не его сын.

- Он наш сын, - ответила мать.