Твайла Тарп - Продолжай танцевать! [Уроки энергичной жизни для 50+ от всемирно известного хореографа]

Очень легко загнать себя в гетто своего возраста вместе с людьми, которые судачат о том, что в их время снег был холоднее, а дороги длиннее. Возраст для нас такое же племенное понятие, как класс, раса и политические убеждения. Но это понятие нужно сломать.

Даю вам упражнение по посещению молодого племени. Определите для себя более молодых знакомых, которые вызывают у вас восхищение или уважение. Возраст и родственные отношения не важны. Главное, что эти люди совершили в прошлом то, что произвело на вас впечатление. Я хочу сказать, что они имеют что-то ценное и могут этим поделиться. Что бы это ни было — технический навык, или страсть к музыке, или любовь к игре в бридж, — попросите их научить вас тому, что они знают. Сомневаюсь, что они будут сильно сопротивляться.

Опасайтесь соблазна примерить на себя роль мастера. Лучше расслабьтесь до состояния новичка. Тогда вы почти всегда сможете найти средство расширить свои представления.

Мы учимся лучше всего, когда можем забыть о себе. Это случается, когда мы можем уважать наших учителей и делать то, что они говорят, не подвергая сомнению их идеи. Танцовщики также лучше всего учатся, стоя позади всех. Понаблюдайте, как ходят ваши друзья, и попробуйте походить так же. Изучите их походку, отметьте размер шага, почувствуйте ритм, в котором они переносят вес тела с одной ноги на другую. Есть ли у них особенности в движении бедер, и если есть, то что это — манерность или необходимость? Иногда из такого упражнения рождается сочувствие.

Морис был, в сущности, большим ребенком. Он был страстным любителем прогулок и исходил вдоль и поперек сотни километров территории, приобретенной им за тридцать лет. В сопровождении своей трости и немецкой овчарки Макса Морис гулял каждый день все последние двадцать лет своей жизни. Он превратил в ритуал поиск чего-нибудь нового во время своего ежедневного моциона. Я знала, что он каждый день отводил по меньшей мере один час тому, чтобы найти новый цвет или новую форму, сделать хотя бы одно открытие. Он хотел найти то, чего еще никто не видел, и использовать это в своей работе.

Он находил вдохновение и в искусстве, и в природе. В те дни, когда я присоединялась к нему для прогулки, мы возвращались, садились завтракать и рассматривали какое-либо из его сокровищ. Морис коллекционировал вещи, которые в основном покупал на аукционах. Оригиналы Тернера, Блейка, офорты Рембрандта, фотографии Льюиса Кэрролла. Письма Моцарта. Посмертную маску Китса. Все это мы могли держать в руках, трогать, нюхать, вдыхать. Наши пальцы касались того же пятна, которого касался Моцарт несколько веков назад. Это было невероятно волнующе, как будто ты сам становился великим человеком, хотя бы на мгновение. Энергия, исходящая от этих вещей, была почти осязаема. Передавая одну из выцветших страниц, я ощущала физическую хрупкость ребенка в письме Моцарта к матери, написанном маленьким мальчиком из одной поездки, посылающим ей миллион поцелуев в постскриптуме. Морис считал величайшим признанием его работы сообщение от матери одного пятилетнего ребенка, который написал Морису, прося автограф, а потом съел присланный Морисом листок с автографом.

Для Мориса детство не было чем-то, из чего можно вырасти. Он по-особому относился к молодым не только потому, что они были его читателями — вообще-то он ненавидел прозвище «автор книжек для малышни», как его часто называли, — но потому, что он хорошо знал чувство ожидания, что его по-настоящему откроют, как ребенок, старательно выполняющий трюк и ждущий одобрения. Хотя его не принимали за умудренного, критически мыслящего человека, Морис в глубине души хотел, чтобы люди знали, что он пишет о человеческой природе, а не только о жизни как детской забаве, и он находил утешение в компании своих любимцев — не оцененных в свое время великих людей: Мелвилла, забытого, пока «Билли Бадд» не восстановил его репутацию; Шуберта, умершего молодым, без гроша в кармане; полускрытого под анонимностью Блейка.

Я навестила Мориса за несколько недель до его смерти в его доме в Коннектикуте. Когда пришло время уезжать, он проводил меня до машины. Он был слаб, при ходьбе опирался на две трости, что заставило меня нервничать, потому что в тот день землю покрывал лед. Когда я опустила стекло в машине, чтобы помахать на прощание, он высоко поднял одну трость, опершись на другую, и эффектно исполнил джигу, чтобы развлечь меня.

Человек, которому восемьдесят три года, пляшет, прилагая огромное усилие, чтобы балансировать на одной ноге на льду. В своей жизни вы можете либо осторожно волочить ноги, либо танцевать. Даже на льду. Выбор за вами.

Своим танцем Морис попрощался со мной не словами, а движением. Такова жизнь. Движение есть жизнь, танец есть жизнь.

Даже великий мастер слова, Уильям Шекспир, знал, как действует окончание пьесы танцем, поэтому он иногда так заканчивал представления в театре «Глобус». Когда в последних словах пьесы разрешались все загадки рассказанной истории, но до того, как разойдется толпа зрителей, он возвращал их в реальный мир — из искусства в жизнь. Актеры снимали маски, музыка начинала играть, а актеры — танцевать на сцене. Шекспир знал, когда нужно было замолчать и танцевать.

Это обет танцовщика. Как нитка, завязанная на пальце и напоминающая вам, что ее нужно крутить.

Я отведу для себя толику времени каждый день, когда, насколько я знаю, никому ничем не обязана и свободна.

Затем я взгляну на свое окружение, на тех, кто живут осознанно, знают свое место в мире, благодарны своему времени и задаются вопросами, которые касаются не только их.

Взявшись за руки, мы встанем в круг, расправив плечи, так чтобы свет омывал наши лица, когда мы кружимся как одно целое.

Потом мы разрываем круг и заворачиваем цепочку внутрь, по спирали, поворачивая вперед и назад, внутрь и наружу.

Так начало становится концом и конец — началом.

Так мы танцуем.

Выражаю благодарность Кэрин Маркус, редактору издательства Simon & Schuster, которая позволила движению найти словесное выражение под обложкой этой книги и продолжала считать, несмотря на угрозу ее психическому здоровью, что из этого может выйти хорошая книга. Джону Карпу, издателю Simon & Schuster, который прислушался к ней; специалистам по продажам Simon & Schuster Кэри Голдстейн, Джулии Проссер, Элизабет Бриден, которые помогли мне настоять на том, что вам нужна эта книга. А также Бекки Коул, которая помогла мне понять, почему я с самого начала не хотела писать эту книгу. Молли Грегори, которая выискала, что за бабочки-голубянки постоянно возникали в моей рукописи. А также Дэвиду Розенталю и Марку Рейтеру, которые издали «Привычку к творчеству» и запустили эту книгу, и Эндрю Уайлю, которому уже долгое время удается выдерживать меня. А также Лауре Шапиро, показавшей мне, каким умным на самом деле был Шекспир.