Мара Олтман - Тело дрянь. Донесения с фронта (и из тыла)

Когда прошел первый тяжелый день, когда я задумывалась, не поджечь ли голову, стало как-то полегче. Я стала предельно внимательной. Если пропустить хоть одну вошь или гниду, легко можно заразиться снова. Многие энтомологи утверждают, что заразиться можно только при контакте головы с головой. И хотя это было чересчур, я все же поставила нашу квартиру на карантин. В конце концов, едва приехав из Японии, я по ней разбросала весь наш инфицированный багаж. Это, конечно, коснулось и становящегося все более непрактичным бирюзового бархатного кресла. Я не могла не оценить юмор ситуации: считающаяся в основном детской болезнь не давала мне пользоваться предметом мебели, который символизировал наступившую зрелость. Будто бы кто-то делает все возможное, чтобы не дать мне стать взрослой.

Через две недели после того, как была замечена последняя вошь, человек считается чистым. До этого у меня было ежедневное расписание. С утра я стирала постельное белье, мыла волосы с шампунем, прочесывала мелким гребнем и исследовала под лупой.

Тогда я поняла, что если бы не я, у этих крошечных существ не было бы жизни. Я подарила им жизнь. Я выносила их у себя в фолликулах, они вылупились из моих прядей, я выкормила их своим скальпом. Без тепла моей головы вошки бы не выжили. Даешь им и даешь. Они берут и берут. Вечные переживания. Неужели так чувствуют себя матери?

Подруга мне как-то сказала, что я похожа на Matza Ball Breaker (Отбивательницу Клёцек), девушку из чикагской команды по роллер-дерби [7] Командный контактный вид спорта на роликовых коньках. . Она назвала наше сходство «экстраординарным». Я поискала Клёцку в интернете. Увидев ее, я была озадачена. У нас обеих есть волосы на голове и подбородок подо ртом. Мы — счастливые обладательницы пары глаз. Очень вероятно, что у нее, как и у меня, есть вагина. Что до остального, то я в замешательстве. Моя двойник вообще на меня не похожа — точнее, на тот образ меня, который существует у меня в голове.

Хотя я смотрела на себя — на фотографиях и в зеркале — тридцать четыре года подряд, я не знаю, что из них отражает реальность, если они ее вообще отражают. То, как я представляю себе себя, не всегда целостно; мое изображение — как бегущая строка, никогда не могу его полностью прочитать.

В зеркале я часто, хотя и не всегда, красивее, чем на фотографиях. Когда я вижу свои фото, кажется, будто меня похитили, пока щелкал затвор, и вместо меня впихнули в кадр Магистра Йоду.

Нет ничего хуже (кроме убийства или длинного кудрявого волоса в тарелке с ужином), чем услышать, как кто-то говорит: «Классно выглядишь на фото» — и увидеть портрет усатого гнома с шарами щек и гримасой, которую несложно перепутать со слоновьим анусом. Если это «классно», как же я выгляжу в жизни?

Я пыталась разгадать эту загадку. Показывала друзьям страшные фотографии и спрашивала: «В жизни я тоже так выгляжу?»

Очень печально, когда отвечают: «Да».

Я говорю себе, что все — все на свете — нуждаются в операции по удалению катаракты.

Даже когда я уверена в себе, моя система ценностей легко может пошатнуться. Недавно я сделала селфи, которым осталась довольна, — вот она я , целых двадцать четыре кадра настоящей меня. Пошла к Дэйву за подтверждением.

«Как насчет этой фотографии? — спросила я с надеждой. — Так я выгляжу?»

«Да», — ответил он.

Я была счастлива, но тут Дэйв добавил: «Только вот лицо у тебя круглее и щеки больше».

Таким образом, множественные проявления моей внешности продолжают меня ставить в тупик.

Мне не понравилось, как я выгляжу на фото в моей первой книжке, но не просто так. То фото слишком многое обещало: в отличие от многих других фотографий, я там не похожа на эвока из «Звездных войн» — но друзья и родные говорили, что изображение довольно правдивое.

Много месяцев я провела, встречаясь с читателями, в ужасе, что они наконец увидят, насколько я не дотягиваю до постера, висящего у входа в книжный. Все было хорошо — если кто-то и заметил, то потихоньку смеялся в кулачок. Я воодушевилась — может, я и впрямь привлекательная? — до тех пор, пока одним жутким вечером в середине июня не отправилась на небольшое мероприятие в центре Манхэттена.

Я ждала начала в глубине помещения у стола с книгами. Рядом стояла женщина и листала мою книгу. Она как ни в чем не бывало спросила меня, кого я пришла послушать.

«Я читаю сегодня», — сказала я.

«Какую книгу?» — спросила она.

Я объяснила: ту книгу, что она держит в руках.

Она повернула книгу и изучила фотографию. «О, это вы?» — спросила она с недоверием.

«Да», — сказала я.

Она засмеялась и заговорщицки посмотрела на меня. «У меня тоже есть парочка гламурных снимков».

После всех улик: непохожих двойников, переменчивых портретов и ненадежных отражений, которые преследуют меня по всему городу в витринах магазинов, все, что я могу сказать с уверенностью о своей внешности, — это то, что у меня каштановые волосы, рот и два уха. Я об этом уже много лет думаю и хочу наконец узнать: почему так трудно понять, как на самом деле выглядишь? Есть ли истинная версия себя — и если да, то как ее увидеть?

Изначально я подозревала, что многообразие моих изображений объясняется несовершенством носителей, через которые я на себя смотрю. Что-то загадочное происходит, когда мое изображение переходит на стекло витрины или фотографию, и я изрядно страшнею. Фотоаппараты, эти ублюдочные приборы, никогда меня не понимали.

Чтобы разобраться, я пообщалась с Памелой Рутледж, директором Исследовательского центра психологии медиа. Она сказала то, что многие из нас и так знают: зеркало — это ложь во спасение. Оно переворачивает наше изображение. Если только у кого-то не абсолютно симметричное лицо — что случается в редких случаях у супермоделей, — нам, скорее всего, будет странно видеть себя на фотографии. Нос, который обычно устремлен направо, на фотографии будет свернут налево.

«Это как будто немного обман и кажется странным», — сказала Рутледж. Она объяснила, что многие из нас предпочитают свое отражение в зеркале лишь потому, что видят его гораздо чаще. «Нам нравится то, что нам знакомо», — сказала она.

«Нам нравится то, что нам знакомо» звучит как непродуманное обобщение, но это научно подтверждено. Мы склонны испытывать привязанность к вещам — звукам, словам и картинам — просто потому, что мы к ним привыкаем. Эта концепция называется «эффект знакомства с объектом», она была доказана в 1960-е годы психологом из Стэнфорда по имени Роберт Зайонц. (Наконец-то есть объяснение тому, почему 80-е стали бумом накладных плечиков. Если постоянно что-то видишь — даже если это полная жуть, — начинаешь думать, что это неплохая модная вещица.)