Две судьбы

Дверь с лязгом отворилась.

— Ну, как поживаете, леди? Ха! Ха! Ха! Остыла, шлюха! Давай-ка, кляпик вынем.

— Гос… господин… отпустите… я больше не могу… я… я…

— Что, я, я?

— Я все для вас сделаю!

— Ха! А ты и так все сделаешь! Ладно, пойдем, погреешься и обратно!

— Нет! Пожалуйста, не надо обратно! Добрый господин!

— Хм! Ладно, там видно будет.

Хасим вытащил полубесчувственную девушку из карцера и потащил ее в «исправительную» камеру. Элен шла как в тумане, еле передвигая ногами. Войдя в камеру, девушка без звука рухнула на пол и потеряла сознание.

Очнулась она оттого, что на нее лили чуть теплую воду. Застонав, она попыталась приподняться, но упала опять. Руки по-прежнему были связаны сзади.

— Ну, очухалась, — голос Хасима выплывал как из тумана. — Пора и покататься на кобылке. Кстати твоя сестренка оказалась хорошей кобылкой. Как она катала хозяина — блеск! Ну а ты у меня сама покатаешься!

С этими словами, Хасим поднял рабыню с пола и потащил к треугольной доске на подпорках. По бокам «ослика» (так ласково его называл Хасим) стояли две скамеечки. С помощью Хасима, Элен встала на скамеечки так, что острие доски пришлось как раз между ее половых губок. Балансируя на цыпочках, несчастная пыталась приподняться как можно повыше. Тем временем Хасим стянул толстой веревкой локти Элен так, что ее упругие груди с твердыми сосками выпятились вперед.

— Ну, готова? Тогда вперед, — с этими словами Хасим аккуратно убрал обе скамеечки.

Острая, слепящая боль пронзила лоно Элен. Ей показалось, что ее промежность разрезают пополам. Инстинктивно она постаралась сжать бедра, чтобы хоть как-то ослабить эту ужасную боль. Однако Хасим не позволил ей этого сделать, привязав к лодыжкам длинную толстую палку, заставив раздвинуть при этом ноги почти на метр. Теперь Элен сидела на «ослике» исключительно своей промежностью. Хасим с довольным видом помял торчащие груди и вставил Элен шар кляпа.

— Посиди, подумай, как себя вести, а я пока займусь другой сучкой.

«Другой», к удивлению Элен, оказалась Айгюль. Индуска была так же одета в грубую тунику. Пока Хасим возился с пыточными орудиями, дочь магараджи насмешливым взглядом мерила дочь английского аристократа.

По приказу Хасима, Айгюль сняла тунику и встала спиной к столбу. Индуска обладала полными грудями с большими заостренными сосками. Кольца в сосках были раза в два больше, чем у Элен. Хасим завел руки Айгюль за столб, и стянул их в локтях. От этого её груди выпятились еще больше. Хасим продолжал стягивать локти, пока у девушки не вырвался протяжный стон. Закрепив веревку, Хасим взял со стола тяжелую многохвостую плеть и пару раз щелкнул ей в воздухе.

— Ну, Айгюль, ты знаешь, что тебе положено.

— Да, господин.

— Двадцать ударов по грудям.

— Да, господин.

— Считать будешь сама.

— Да, господин.

Хасим взмахнул рукой. Раздался свист, и с отвратительным чмоком пять ремней плети пали на беззащитную грудь.

— Один.

… свист, удар…

— Два.

…

С каждым ударом на грудях Айгюль вспухали красные рубцы. Голос наказуемой рабыни дрожал и, наконец, с ее уст сорвался первый крик. После двенадцатого удара гордость и выдержка окончательно покинули индуску, и Айгюль вопила почти не переставая. Даже, когда Хасим закончил порку, девушка кричала от боли.

Наконец крики стихли. Полубесчувственная, девушка по имени Айгюль висела на столбе. Хасим отвязал несчастную, и выволок ее из камеры. Вернувшись, он подошел к Элен и с усмешкой сказал:

— Видела?! Это только за то, что она не сразу встала в позу! А ты, дурочка, отказалась подчиняться! Так что тебе будет еще на орехи!

Полчаса спустя, Хасим снял Элен с ужасного снаряда. Поставив ее на колени, он развязал пояс шаровар.

— Давай, полижи моего дружка. Или опять в карцер?

— Нет… господин, — Элен потянулась губами к стоящему дыбом члену.

…

Еще через полчаса, одетая в грубую тунику, рабыня Айлин была препровождена в камеру, где и уснула на грязной соломе сном праведника.

Две недели спустя рабыня по имени Амила, бывшая Эмили Уотерфорд, а теперь скаковая «кобылка», стояла, запряженная в легкую коляску. Помимо упряжи, на ее голове красовался султан из страусиных перьев, а из заднего прохода торчал кокетливый хвостик.

Всю это время ее усиленно тренировали. Бег по кругу, высоко подбрасывая колени, сменялся изнурительными поездками с груженой двуколкой, затем опять бег. Эмили так уставала, что при малейшей возможности спала почти на ходу. Рот постепенно привыкал к удилам, и уже не так трудно было дышать. И вот сейчас она ждала дочь Юсуфа, которая изъявила желание прокатиться перед завтраком.

Зейнаб, как ее звали, была молодой девушкой лет двадцати. От своего отца она получила такой же жестокий нрав, и многие рабыни боялись ее больше, чем Юсуфа. Зейнаб никогда не расставалась с легким хлыстом, которым мастерски владела. Прекрасно зная физиологию женщины, она предпочитала сечь рабынь исключительно по соскам или промежности. Поэтому, когда она уехала на неделю погостить у своего дяди, многие рабыни вздохнули с облегчением.

Однако ничто не вечно, и Зейнаб вернулась в отчий дом. В первый же день жесточайше была высечена турчанка Лейла. Два палача держали несчастную вниз головой, широко разведя ноги, а Зейнаб хлестала рабыню по промежности, пока та не потеряла сознание. И вот, на второй день пребывания, она решила покататься, благо ей рассказали, что появилась новая «кобылка».

Эмили стояла уже полчаса под палящими лучами африканского солнца. Тело постепенно покрывалось слоем пота и лоснилось. Наконец послышались легкие шаги, и взгляду английской аристократки предстала дочь работорговца.

Зейнаб была одета в короткое болеро, еле прикрывающее ее полные груди и цветные шаровары, на ногах были расшитые золотом туфли. Шею девушки обвивало великолепной ожерелье из крупных изумрудов, на изящных запястьях блестели золотые браслеты. Но не к этому было приковано внимание Эмили, а к хлысту, зажатому в девичий кулачок. И как подтверждение, хлыст уперся ей в подбородок.

— Это и есть новая сучка? Англичанка? А ничего, она красивая! Ну-ка поржи, как полагается кобыле!

Эмили с недоумением посмотрела на стоящую за Зейнаб Фатиму. Та и бровью не повела, зато нахмурилась Зейнаб.

— Ты что, не понимаешь?! Ржи, тебе говорят! — и, отступив на шаг, та взмахнула хлыстом.

Со свистом тот врезался прямо в сосок. От жгучей боли на глазах Эмили сразу навернулись слезы. Спасаясь от второго удара, она запрокинула голову и издала нечто, напоминающее ржанье.

— Хорошо, вижу ты послушная сучка! Ну что?! Покатаемся!

С этими словами, Зейнаб грациозно села в двуколку, и недолго думая, вытянула хлыстом Эмили по спине. Та застонала и поездка началась.