Джулиан Маршалл - Анналы тенниса

Наконец, 7-го брюмера II года республики Конвент, по предложению Шенье (Chénier) [французский поэт, журналист и политический деятель XVIII вв.] объявил теннисный корт с этого времени национальным памятником; единственное, что было упущено в данном случае – плата за здание, приобретенное таким образом для нации. Оцененный в день революции в 64 575 франков, он был собственностью человека по имени Тальма (Talma), дяди знаменитого актера [Франсуа Жозеф Тальма- французский актер XVIII—XIX вв.) Последний, пользуясь милостью, оказанной ему генералом Бонапартом, попросил и получил неуплаченную до сих пор цену своего наследства. Таким образом, Первый Консул оплатил долг Конвента.

С тех пор теннисный корт в Версале использовался для самых разных целей. Наполеон одолжил его Гро (Gros) [французский художник-академист, который снискал известность изображениями побед наполеоновской армии], который написал там свои картины «Бонапарт, посещающий больных чумой в Яффе» (Bonaparte visitant les pestiférés de Jaffa) и «Битва при Абукире» (La Bataille d’Aboukir). После реставрации он был превращен в склад и мастерскую. Луи-Филипп [император Франции, носивший титул «король французов» 1830—1848 гг.], подражая Наполеону, позволил Орасу Верне (Horace Vernet) [французский художник и дипломат XIX в.] использовать его в качестве своей мастерской; и здесь этот художник создал «Взятие Смалы» (Prise de la Smalah) и «Битву при Исле» (Bataille d’Isly). При покойном императоре [Наполеоне III] и по наущению генералов Рено де Сен-Жан д'Анжели (Regnaud de Saint-Jean d’Angely) [маршал Франции, военный и политический деятель] и Монтебелло (Montebello) [французский дипломат и государственный деятель] он был вновь обращен к своему первому употреблению и в августе 1855 года «Старый Барр» (old Barre) и «Бибош» (Biboche) своей блестящей игрой вновь открыли этот знаменитый корт перед многолюдной галереей. В 1862 году и в течение нескольких последующих лет им очень хорошо управлял Ф. Далман (F. Dalmand), честный игрок и весьма почтенный человек, служивший при парижском дворе под началом «Бибоша»; теперь он (1878) содержит корт в Фонтенбло, где сменил старого Гарсена (Garcin). 135

[Жак] Эдмон Барр (J. Edmond Barre), чье имя нам так неожиданно представилось, родился 2 сентября 1802 года в Гренобле, где впервые увидели свет столь многие знаменитые паумье, был сыном игрока только второго ранга. Его отец привез свою семью, в том числе Ж. Эдмона, в Париж в 1808 году и стал хозяином одного из кортов на улице Мазарини, коим он оставался, зарабатывая достойные средства к существованию, в течение тридцати лет. В 1826 году ему был присвоено звание «королевского паумье» (paumier du roi), с пенсией 1200 франков. Он и Барселлон стали теннисными учителями молодого Эдмона, который к 1825 году достиг силы лучших любителей, а семь лет спустя стал лучшим среди профессионалов. В декабре 1827 года он получил приказ явиться в Фонтенбло и играть перед Карлом X и его сыном герцогом Беррийским (Duc de Berry) [здесь, возможно, автор ошибается, сын Карла Х, Шарль-, герцог Берийский был убит в 1820 г. Возможно, это был второй сын Карла- Людовик, герцог Ангулемский], которые оба очень любили эту игру. Заядлыми любителями и хорошими игроками были в то время и многие придворные: генерал Преваль (General Préval), герцог де Полиньяк (Duc de Polignac), герцог де Гиш (Due de Guiche), граф де Клермон (Comte de Clermont), герцог и граф де Ларошфуко (Duc and Comte de la Rochefoucauld) и герцог де Муши (Duc de Mouchy).

Однако все они были поражены игрой молодого Барра, которому шел тогда двадцать шестой год. Он играл один против двух лучших игроков того времени, Амедея Шаррье (Amédée Charrier) и Маркизио (Marchisio), и ничем не уступал им, восхищая всех элегантностью своего стиля и уверенностью в своих решениях. Король вознаградил его за это, возведя в ранг paumier du roi с пенсией.

В тот же день он сыграл партию с графом де Рейнаком (Comte de Reignac), офицером гвардейских улан, в которой дал последнему «все стены» – самый большой из возможных пари такого рода, и легко выиграл партию. « Если вы дадите мне возможность отомстить через несколько месяцев, я обыграю вас, потому что к тому времени я стану играть лучше », предложил де Рейнак. На это Барр ответил: « граф, я вернусь в мае следующего года, и дам вам те же шансы снова; при этом на матч я обязуюсь прийти из Парижа в Фонтенбло пешком.» Это было смелое пари, давая его нужно было, иметь большую уверенность в своей силе. 5 мая следующего года Барр вышел из Парижа на рассвете и в три часа пополудни, несколько утомленный прогулкой, прибыл к месту встречи, преодолев расстояние почти в сорок три мили за десять часов. После часового отдыха он вышел на корт и сыграл партию, которую выиграл, по-видимому, с таким же успехом, как и в прошлый раз; после которой, насладившись хорошим обедом со своим противником и другими любителями, целый час гулял по городу. На следующее утро он также пешком вернулся в Париж вместе со своим коллегой Луи Лаббе (Louis Labbé), который оживлял путешествие, перепрыгивая через каждую канаву или другое препятствие на пути, как будто ему и его спутнику предстояло пройти не более мили или двух.

В 1855 году Барр был назначен paumier de l’empereur , с пенсией 1200 франков. В то время как память об этом великом человеке – ибо едва ли будет преувеличением сказать, что он был обязан своим превосходством как умственным, так и физическим качествам, и что он, следовательно, был бы, по всей вероятности, одинаково велик в любой области, которой ему довелось бы заниматься, – еще свежа в умах всех игроков этого поколения, кроме самых молодых, то не нужно долго гадать, что нам запомнится в нем прежде всего – уникальность и легкость его стиля в сочетании с силой удара и мастерством тактики, какими обладали немногие игроки. Возможно, число его игровых качеств было бы легко умножить, но эти были главными, любого из них было бы достаточно, чтобы сделать из обычного игрока мастера первого ранга. Другой важной его чертой было добродушие, и это было нечто большее, чем просто добрый нрав. Барр, был хорошим человеком, éait bon, как говорят его соотечественники от природы. Никто не помнит случая, чтобы он когда-либо воспользовался своими огромными возможностями и умением, чтобы выиграть большую ставку у молодого или неопытного любителя.

Его сложение как игрока- а вскоре он стал довольно толстым, а в более поздние годы стал определенно тучным, – нельзя сравнить с изящностью греческих статуй. Но будь он даже всегда молод, красив и атлетичен, вряд ли он мог бы обладать большей грацией, которую он демонстрировал, опираясь на свои чудесные способности оценивать полет мяча, отправленного его противником, своевременно подготовиться к его приему и возвратить его наилучшим образом. Едва ли нужно говорить, что он приобрел их невольно, ибо истинный талант никогда не достигается иначе. В упоминавшемся ранее небольшом трактате, П. Барселлон сделал специальное отступление на эту тему: «Не ищите , – говорит он, – того, что называется les gráces, позерства, оскорбительного для игрока и выглядящего смешным; большинство из тех, кто страдает этой манией, жертвуют ради нее самым важным: становятся медлительными и теряют много времени, позируя; мяч, если и вообще быстрый, не оставляет им времени для больших приготовлений; они хотят апломба и всегда играют слишком поздно . Истинный талант – не что иное, как легкость и непринужденность движений; великие игроки никогда не принимали ничего другого. Массон, прославленный игрок, никогда не был maniéré [манерным человеком]; все его позиции были хороши, а движения гибкие и легкие. Он никогда не делал лишних движений руки или бесполезных приготовлений; и его метод, который, может быть, не всем казался прекрасным, тем не менее восхищал знатоков. Опять же Бержерон, чьи манеры так просты, постарался не развлекать себя притворством изящного стиля; он слишком хорошо знал его недостатки. Наконец, я привел здесь четырех самых известных игроков в мире, ни один из которых никогда не искал иной грации, кроме благодати природы». Не забывайте, что эти слова написаны мастером, который обучал теннису Эдмона Барра; стиль его ученика никогда не был омрачен какой-либо притворной грацией, он обладал собственным стилем в высшей степени от природы.