Шая Воронкова - В случае смерти разбить

– Чего ты хочешь?

Мысли вспыхивают фейерверком. Она хочет всего одновременно. Купить тортик. Весны. Выйти на смену и уволиться. Путешествовать. И наконец завести…

– Кота, – выпаливает и тут же проглатывает язык. Дурная, обычно просят богатства, славы, красоты, а ты…

Демон опять смеется, и кажется, что от этого трясется потолок. А больше Верунчик ничего не видит, будто во всем мире остались только она и это создание из темноты и огня. Даже забывает, где находится.

– А выбраться ты не хочешь? – говорит демон и весь превращается в огромную ухмылку. Но Верунчику почему-то совершенно не обидно.

– Хочу. И кота тоже хочу, – и, когда демон, явно веселясь, соглашается, что будет ей кот, тараторит, будто боясь не успеть: – и еще…

Вдруг меловые линии набухают и вспыхивают красным. На мгновение Верунчик чувствует себя на горячем, но не обжигающем гриле. Или на крыше несущегося по тоннелю поезда. Все смазывается, голова кружится, и спустя минуту она оказывается прямо напротив двери в собственную квартиру. С зажатым в пальцах ключом прямо в замочной скважине. В воздухе слышится тихое «я тебе что, джинн?» и пропадает так быстро, будто показалось. Верунчик опускает голову, чтобы успеть заметить, как тают неясные следы от веревки и рана на руке, и поворачивает ключ. Вздрагивает от скрежета, но за дверью только темнота родной прихожей. Заскочив внутрь, Верунчик быстро захлопывает дверь и закрывает на все замки.

После всего произошедшего висящие на вешалке куртки, табуретка и блеклые обои – это все кажется неправильным. Как скоро она забудет, как холоден пол подвала, и поверит, что задремала по пути домой? И хочет ли забывать? Верунчик снимает ботинки и со вздохом опускается на табурет. Когда из-за угла выходит, мягко ступая, огромный тигр с блестящими боками и широкими черными полосами, она даже не успевает вскочить. Даже на то, чтобы выдохнуть, сил не остается: просто сидит и смотрит, как он плавно движется, как красиво бугрятся под шкурой мышцы и будто горит под светом люстры мех. А потом просто закрывает глаза. Но боль не приходит, только грузно падает на пол что-то тяжелое и тепло касается ног прямо через ткань носков. Верунчик сидит и смотрит, как тигр трется о нее своей массивной головой и глухо ворчит, и думает, как же это все прекрасно и глупо. Но больше прекрасно.

А еще – что демоны совершенно не разбираются в кошках.

В дверь стучат.

Я встаю и почти вслепую открываю ее. Обычный утренний ритуал. Старуха в желтых резиновых сапогах и с «шапкой» седых кучерявых волос входит внутрь, привычно переступив порожек и принеся с собой предрассветную прохладу. Она всегда делает две вещи. Первая – отдает мне бутылку утреннего тумана, который развозит по поселку каждый день. И вторая – спрашивает, как суд. Это уже вошло в привычку. Причина суда – маленькая рыжая такса – путается под ногами. Пять лет назад мне отдал ее на хранение старухин внук. Четыре года, одиннадцать месяцев и ровно две недели назад он умер.

Я не ходила на слушания этого дела ни разу. Уверена, старуха тоже не ходит. Суд ничего не может сделать – оставленное на хранение может забрать только оставлявший или тот, кого он укажет. Уезжая в отпуск, мальчишка не знал, что разобьется в аварии и не вернется – не хотел тревожить бабушку и оставил пса мне. Его смерть была быстрой, как вспышка, и горькой от сожалений. Я всем сердцем хочу отдать старухе последнее, что осталось от ее внука, но контракт связывает меня по рукам и ногам. И мы обе это знаем.

Такса ластится, и старуха гладит ее по голове и бокам, треплет по животу. На самом деле она приходит, чтобы просто с ней увидеться.

Восходящее солнце подсвечивает край деревянной рамы. Я завариваю кофе и выливаю туман в кружку, пока не испортился. Он падает серебристой шапкой, разливаясь в воздухе запахом жженого сахара, – выпиваю залпом, пьянею – и сразу же трезвею. Старуха еще раз проводит морщинистой рукой между длинных ушей и уходит, остановившись в дверях, чтобы пригрозить отсудить у меня не только таксу, но и все остальное.

Как и всегда, мы одновременно смеемся. У меня нечего отсудить – ничего моего здесь нет.

Но она будет здесь завтра. И послезавтра. И потом.

Что еще остается?

Я приступаю к работе. Насыпаю свежей рыбы в миски кошкам, режу холодное на ощупь мясо собакам, птицы и грызуны получают свои зерна. Потом перехожу к рыбам, змеям, паукам – чего тут только нет. Мой дом просыпается – гавкает, шипит, скребется, воет, бегает и спихивает вещи. У меня в доме много животных: людям нужно съездить в отпуск, лечь в больницу, переждать черные времена. Ни одно даже самое склочное животное не создает проблем, пока оно тут. Иногда под дверь подкидывают котят, или хозяева пытаются спихнуть надоевших питомцев. Таким я не могу помочь. Оставить можно только то, что собираешься потом забрать.

Закончив с кормежкой и уходом за зверьми, я сажусь за стол с книжкой в руке и начинаю прием. Полненькая женщина забирает крысюка. Две девочки-подростка с одинаковыми глазами и разными бантиками в волосах оставляют блестящую гитару. Пожилой мужчина отдает макет самолета и забирает стопку книг. А потом происходит то, без чего не обходится ни один мой день. Прилизанный молодой парень с густыми бровями протягивает часы, и они все стыдливо покрыты красными отпечатками пальцев. Я качаю головой, а когда пытается скандалить, тянусь к телефону, и парень выскакивает вон, хлопнув дверью. Краденое. Мне часто пытаются оставить чужие вещи. Но так нельзя. Опасные, смертоносные, но только не чужие. Полиция обходит мой дом стороной. У меня никогда не хранится краденое – а на остальное они закрывают глаза. Хотели бы сунуть свои носы, – но таковы Правила, а никто не хочет пойти против них и превратиться в лягушку или развеяться по ветру.

Когда никаких посетителей вроде бы не предвидится, я начинаю готовиться ко сну. Кормлю животных, протираю вещи, завожу часы и смазываю оружие – все как всегда. И, пройдя вокруг дома с фонарем на вытянутой руке, чтоб никакой гадости не приманить, наконец забираюсь под одеяло. Ко мне под бок подлезают все, кому удается уместиться – кровать громадная, но на всех желающих ее все еще не всегда хватает. Еще и звук такой, будто возле меня примостился трактор.

Все повторяется день за днем. Всегда. Засыпая, не могу определиться, приносит мне эта мысль покой или чувство потери.

В дверь стучат. Точнее, колошматят, но, вслепую подорвавшись с кровати, я этого не слышу. Дергаю за ручку, и, наконец распахнув глаза, понимаю, что сейчас еще ночь, а снаружи буянит гроза. Проскакивают хвостики молний, пахнет сырой землей, и улицы наверняка размыло – порог вон весь в грязи. А на нем кто-то стоит, съежившись. И это, конечно, не старуха. Чертыхнувшись, я хватаю незнакомца за шиворот и заталкиваю внутрь, только потом начиная разглядывать. Была б нормальным человеком, не пустила бы или вообще перепугалась, но за вещами можно прийти в любой момент, хотя нечасто кто-то ночью заглядывает, да в такую погоду.