Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

Когда кто-нибудь приносил Сергею Никифоровичу часы для ремонта, он несколько секунд держал их на ладони правой руки, как бы стараясь определить их вес, потом снимал крышку, вставлял в глаз лупу и принимался изучать механизм.

Время от времени он переводил взгляд на посетителя, многозначительно крякал и снова возвращался к изучению механизма часов.

Посетитель жадными глазами впивался в мастера, стараясь определить по выражению его лица, в какой степени неисправности находятся его часы и во сколько ему обойдется починка.

Закончив изучение часов, Сергей Никифорович вынимал лупу из глаза и многозначительно говорил:

— Н-да, штукенция того-с… Что с ней?

Пономарев никогда не называл часы часами. Для него они были «штукенция».

— Остановились, — пояснял посетитель. — Не идут.

Пономарев соглашался.

— Да, штукенция стоит, как вкопанная. Починить все-таки можно. Пружинки пошаливают, винтика одного нет.

И тут же, строгим голосом, вопрошал:

— Что вы сделали с этим винтиком?

Перепуганный посетитель начинал оправдываться:

— Честное слово, я этого винтика не трогал!

Пономарев тогда начинал успокаивать клиента:

— Ничего, не волнуйтесь, постараюсь подобрать другой винтик. Штукенция ваша недурная. Починить можно. Приходите послезавтра.

Пономарев свое дело знал. Мастер он был хороший, но в высшей степени неаккуратный. В городе говорили, что не будь Послезавтра таким лентяем, он стал бы умельцем не хуже знаменитого Левши.

В назначенный срок клиент являлся за часами. Послезавтра вежливо поднимался ему навстречу.

— Ваша штукенция не готова. Внутреннее кровоизлияние, если можно так выразиться. Придется произвести сложную операцию. Но вы не беспокойтесь. Все обойдется благополучно. Пациент не прикажет долго жить. Приходите послезавтра.

Отсюда и пошла его кличка: Послезавтра.

Обычно эти «послезавтра» затягивались на два-три месяца.

Иногда, после основательного осмотра часов, Послезавтра говорил:

— Устала ваша штукенция. Еле ноги волочит. Она и на костылях далеко не пойдет. Пора ее на пенсию уволить с производством в тайные советники. Купите себе новую штукенцию. Починить, конечно, можно. Нет на свете такой штукенции, которую нельзя было бы починить. С годик еще похромает. Приходите послезавтра.

Если часы, принесенные для починки, Пономареву особенно не нравились, он насмешливо спрашивал клиента:

— Где вы эту штукенцию раздобыли? Наверно из Лодзи по-почте выписали!..

В Лодзи в те годы подвизались многочисленные фирмы, выполнявшие почтовые заказы на часы, сервизы, вазы, зеркала и всякого рода другие предметы. Эти фирмы усердно объявлялись в таких дешевых журналах, как «Огонек», «Семь дней», «Синий журнал», «Смех и сатира». Послезавтра был очень низкого мнения о часах, продававшихся доверчивым людям лодзинскими предпринимателями.

Пономарев внимательно разглядывал «лодзинские» часы, произносил несколько раз свое обычное «н-да», констатировал признаки «внутреннего кровоизлияния» и говорил:

— Напишите в Лодзь, чтобы вам вернули деньги.

— Да ведь, эти часы я купил не в Лодзи, а в Петербурге, — отвечал клиент. — В ювелирном магазине на…

— Знаю, знаю, — прерывал его Послезавтра. — Я вам вашу штукенцию починю. Побежит быстрее лани. Приходите послезавтра.

После октябрьской революции Сергей Никифорович стал на короткое время очень важной в нашем городе персоной.

У него было довольно много золота: золотые часы, золотые цепочки, золотые кольца и браслеты.

Послезавтра был человеком совсем неглупым и хорошо разбирался в том, что вокруг него происходило. Незадолго перед большевистским переворотом он ухитрился припрятать все свои штукенции в укромном, ему одному известном месте. Даже жена Пономарева никакого понятия не имела о местонахождении клада.

Комиссары, которых в Новгороде вдруг появилось довольно много, очень ценили золото.

Они, по-видимому, чувствовали себя непрочно. Были уверены, что долго у власти не продержатся, и стремились застраховать себя на всякий пожарный случай.

Среди комиссаров пошла мода на золотые зубы. Чем больше у наших большевистских хозяев было золотых зубов, тем безопаснее они себя чувствовали. В случае чего, всегда можно снять с зуба коронку и выгодно ее продать. Чего только не может осуществить под диктатурой пролетариата человек со ртом, полным золотых коронок!

Вскоре после переворота в мастерской и доме Пономарева были произведены обыски. Но большевики ничего не нашли; след штукенций простыл.

Пономарева арестовали. Но его вскоре отпустили на свободу. Власти поняли, что если Пономарева расстреляют, он унесет с собой в могилу тайну драгоценного клада.

Очутившись на свободе, Послезавтра стал продавать крупным шишкам свои золотые запасы. Люди к нему приходили по вечерам, и он каждому из них по старой привычке говорил:

— Получите послезавтра.

На этот раз он был гораздо аккуратнее. Если и опаздывал, то не больше, чем на день или два.

Драл он с комиссаров, по его собственным словам, шкуру.

— Я им продаю золото на вес золота, — говаривал он.

Около года Послезавтра и его жена жили в достатке и довольстве.

Если советская власть в те годы о ком-либо действительно заботилась, то это была чета Пономаревых.

За Пономаревым была установлена постоянная слежка, хотя он сам этого не подозревал. Властям непременно хотелось узнать, где именно Послезавтра хранил драгоценные штукенции. Но узнать это чекистам не удавалось.

В конце 1918 года наступил страшный день, когда Послезавтра обнаружил, что его клад иссяк.

Гражданская война приняла угрожающие размеры, и комиссары поспешно стали покрывать золотыми коронками зубы даже своих малолетних детей.

Послезавтра с женой приготовились бежать из Новгорода и пробраться на юг. Чекисты тотчас же узнали о планах Пономаревых. Их арестовали.

В короткое время они из недорезанных буржуев превратились в дорезанных.

Когда новгородцы узнали о гибели Пономарева, кто-то со свойственным всем нам юмором висельника заметил, указывая на небо:

— Сегодня здесь, а послезавтра там.

Моя кузина Соня обладала даром предвидения.

Каждый раз, когда что-нибудь случалось, кузина Соня восклицала:

— Я так и знала! Я это чувствовала! Только вчера я сказала своему Левушке: «Ох, Левушка, что-то надвигается… Чует мое сердце неладное…»

Моя мать этот замечательный дар кузины Сони называла даром послевидения. Соня, говорила мать, точно будет знать послезавтра, что произойдет завтра.

Соня с мужем переехала в Новгород для того, чтобы быть с нами. Отец считал весьма сомнительной радость сосуществования в одном городе с Соней и ее Левушкой.