Михаил Айзенштадт-Железнов - Другая жизнь и берег дальний

— Не могу, — ответил я. — Мне надо вернуться домой. Должен окончить училище. Я, ведь, в седьмом классе.

— Окончите после победы революции, — сказал Луначарский. — Нам нужны люди.

— Поверьте, не могу, — замотал я головой.

— Я вам дам кабинет рядом, — сказал Луначарский.

— Очень жаль, — сказал я. — Но я не могу принять ваше предложение, не посоветовавшись с родителями. Я не хочу бросать школу без их разрешения.

Луначарский презрительно на меня посмотрел. Он что-то стал бормотать себе в бородку. Я не расслышал его слов, но я уверен, что он сказала приблизительно следующее:

— Тут делается революция, а этому болвану нужно родительское разрешение!

Он взял перо и сердито крикнул:

— Простите, я занят. Заканчиваю пьесу.

Я ушел без плакатов.

Пьеса, которую Луначарский тогда писал, называлась «Оливер Кромвель». Он ее закончил только в 1920 году.

Пословица говорит, что человек ко всему привыкает.

Это не так. Человек может привыкнуть к чему угодно, но не к голоду.

Я, например, до сих пор не научился голодать.

Каждый раз, когда мне приходится голодать, я должен начинать сызнова, как будто никакого предварительного опыта не приобрел. И, все-таки, я до сих пор не научился как следует голодать.

А школа, должен признаться, у меня была великолепная.

Продуктов первой необходимости не стало сразу же после того, как большевики пришли к власти.

Крестьяне ничего не хотели выпускать из своих цепких рук. Крестьяне никакого доверия не питали к рабоче-крестьянскому правительству, которое пришло на смену режиму помещиков и господ.

Особенно тяжело мы переживали нехватку хлеба.

Русский человек очень любит хлеб, без него жить не может. Даже теперь, после больше чем полувекового пребывания на чужбине, я не овладел искусством обходиться без хлеба. Когда я попадаю в американский дом, в котором из различных американских соображений хлеб не подается, я неимоверно страдаю.

Большинство торговцев сразу же попали в кутузку, как буржуи и эксплуататоры. Счастливцы, которым удалось вывернуться из лап чекистов, бежали на юг в более безопасные места. Во всяком случае, им казалось, что на юге более безопасно, чем на севере, и что на Украине, или на Кавказе, или в Крыму большевистская власть не восторжествует.

Городскому Совету рабочих, крестьянских и солдатских депутатов пришлось взять на себя заботу о снабжении населения продовольствием вообще и хлебом в частности. Особенной охоты заняться этим неприятным делом Совет не имел. Но иного выбора у него не было. Назвался груздем — полезай в кузов, назвался кормильцем — корми! Для большевиков это всегда было очень трудным заданием. До сих пор они не усвоили премудрости снабжения народа съестными продуктами.

Совет открыл две пекарни: одну на Петербургской стороне, а другую на Московской. В них — в этих двух жалких пекарнях — изготовлялся хлеб для всего населения, которое в то время, если не ошибаюсь, составляло что-то около пятидесяти тысяч.

Пекарни открывались в восемь часов утра. Для получения в них хлеба — по полфунта на человека — жители нашего несчастного города выстраивались в очередях рано ночью.

Мне не везло.

Я был у родителей единственным сыном. Поэтому мне приходилось простаивать одному почти целую ночь напролет в очереди за хлебом. Отец становился в очередь первым, чтобы дать мне возможность приготовить уроки. Затем я заменял его. К утру меня заменяла мать, так как мне надо было торопиться в школу.

Я сильно завидовал товарищам, у которых были братишки и сестренки. Эти счастливцы могли в течение ночи урвать для себя несколько часов отдыха. Мне, единственному сыну, это было невозможно.

Навсегда запомнился случай, когда терпеливая и бессловесная масса изголодавшихся людей, «освобожденных революцией от рабских оков», потеряла терпение и решила заявить властям громкий протест. Мы простояли, как обычно, круглую ночь в очереди. Была зима; мы изрядно продрогли. В восемь часов пекарня не открылась. Часов в девять появился комиссарчик в кожаной куртке, сообщивший нам, что пекарня не откроется, так как хлеба нет.

Кто-то крикнул:

— К Совету! К Совету!

Мы все бросились туда.

Мы не знали, что Совет давно уже приготовился к подобной неожиданности. С крыши здания затрещал, заблаговременно поставленный там пулемет. Какая-то баба упала в снег, окровавленная.

Мы разбежались.

С тех пор мы никаких демонстраций не устраивали. «Лакеи и прихвостни капиталистов» перестали требовать от народной власти хлеба. Мы примирились со своей голодной долей.

А крестьяне в то время жили припеваючи. Во всяком случае, они легко могли бы жить припеваючи, если бы умели аккомпанировать себе на рояле. Чуть ли не в каждом крестьянском доме в наших краях стоял рояль.

Вначале крестьяне продавали нам, горожанам, свои продукты за царские рубли. Керенок и советских денег крестьяне решительно не брали. Они не верили в возможность возвращения к власти Временного правительства, или в возможность длительного пребывания у власти большевиков. Но они были уверены, что царь вернется и восстановит в России порядок.

Поэтому царские денежные знаки пользовались у наших мужичков великим почетом.

Когда у нас вывелись царские рубли, крестьяне стали обменивать свои продукты на домашнюю утварь, мебель, одежду, обувь, часы, кольца, браслеты и всякого рода ценные вещи.

Особенно им нравились рояли.

За наш рояль, на котором мать недурно играла, мы получили два пуда муки и полпуда овощей.

Радости нашей не было предела. Подумать только: два пуда муки и полпуда овощей!

А рояль? На кой чёрт в такие времена нужен рояль? Кому от него польза? Кому охота играть на нем разные там полонезы и ноктюрны? Пусть роялем вдоволь наслаждается труженик-пахарь.

Несколько месяцев, пока большевики его не убрали с этого света, мы пользовались также услугами мешочника Семеныча.

За короткое время своего существования братство мешочников сумело внести много нечаянной радости в неприглядную жизнь советских людей.

Мешочники жестоко преследовались. Советская власть не терпит конкуренции со стороны частных людей. Мешочники мешали правительству строить коммунизм на голодных желудках своих подданных.

Мешочников ловили на железнодорожных станциях, в поездах, на шоссейных дорогах. Человек с мешком, где бы он ни появлялся, тотчас же навлекал на себя подозрения.

Мешочников задерживали, избивали, нередко расстреливали. Мука и другие продукты, которые они с собой везли, конфисковались «красными городовыми».

Семеныч был юркий человечек. Пройдоха, вертлявый и недобросовестный. До большевистской революции он был владельцем колониальной лавки в одной из слобод под Новгородом. Во время войны он, как говорили, нажил огромное состояние на спекуляции сахаром, в котором к концу шестнадцатого года стала ощущаться острая нехватка. Он также производил и продавал самогон.