Владимир Сумин - Байки из мавзолея. Роман в анекдотах

— Да, да!

— Ладно. К политическим, так к политическим. Только давай-ка и второй ботинок проверим. Неровен час, гниды там прячутся — всех своих перезаразишь.

С тихом стоном Лева оторвал второй каблук. Он был уверен, что больше никогда не встретится со страшноватым усачом. Но решил на всякий случай подстраховаться.

— Скажите, а они могут знать, как меня зовут?

— Кто?

— Ну, откуда я ушел.

— А как же. По списку.

— Скажите, а как ваша фамилия?

— Жаловаться будешь?

— Нет, вы замечательный человек! Благодетель!

— Ну да ладно. Троцкий моя фамилия. Ефим Троцкий.

— Я запомню.

И он не только запомнил. Но и сделал эту фамилию своим псевдонимом.

— И где же это вы, батенька, столько времени пропадали? — спросил Владимир Ильич, едва соратник переступил порог камеры.

— Попал к бандитам! — сообщил Лева, расстроенный и огорченный потерей заначки.

— Да что вы говорите!

— Да, да!

И Лева поведал соратникам о своих злоключениях.

— А главный из них — просто чудовище. Но грамотный.

— Я его знаю, — сказал Дзержинский. — Он книжки читать умеет. А зовут его — Коба.

— Откуда вы знаете? — удивился пролетарский вожак.

— Сидел? — грозно вопросил Лева.

— По малолетке, — неохотно признался будущий памятник.

— Убил? Ограбил? — не унимался Лев.

— Ошибался, — подвел итог соратник. — А тип этот очень своеобразный. Он грабит. Но только богатых. И раздает бедным.

— Все?

— Что остается. У него же нукеры, лошади.

— Да, оригинальный тип, — подвел итог Владимир Ильич, задумавшись о своем.

— Обед! — басовито выкрикнул в дверную отдушку вертухай.

И революционеры с мисками и ложками устремились на раздачу.

— Кхм! — кашлянул Владимир Ильич.

Соратники дружно расступились, пропуская вождя.

И вот сейчас, после рассказа Левы, ему неожиданно пришла в голову мысль.

Слово! Вот главное оружие революционеров в настоящий момент. И оно может быть и устным, произнесенным вслух и быстро забытым. И письменным, записанным на бумагу и впечатанным в десятилетия и века.

После обеда, после скудной тюремной баланды, лежа на шконке он вспоминал былые марксистские застолья.

Как скатывались капли воды по запотевшей стенке графина с водкой. Как сверкало рубиновым цветом красное вино в фужерах. И из глиняных кувшинов тянуло хлебным духом от холодного кваса.

Как из чугунного котелка струился пар от вареной картошки. На тарелках сверкали мокрыми спинками нарезанные соленые огурцы. И крупные ломти свежего пахучего ржаного хлеба так и просились в руки.

Он не выдержал. Вскочил. И огрызком карандаша на неиспользованной туалетной бумаге, под тусклым светом зарешеченного тюремного окошка он быстро набросал свое первое печатное произведение: «Три источника, три составных части марксизма».

В тюрьме царил строгий порядок. Все — еда, сон, допросы — шло по расписанию, по очереди. Камеру свою заключенные убирали сами. И тоже по очереди. Кому-то это нравилось, кому-то нет, но за нарушение порядка полагалось даже наказание.

Заключенные в свободное время занимались своими делами. Владимир Ильич обычно лежал на спине и думал. И Троцкий тоже лежал. И тоже думал. Мысли у них были разные. Владимир Ильич размышлял о будущем, а Лев — исключительно о сегодняшнем дне.

— Лев Давыдович, убирать бы пора, — подал голос Бонч-Бруевич.

Мальчишка с такой сложной фамилией считался помощником Кржижановского. Он натирал эбонитовые палочки, носил их в карманах и с обожанием смотрел на своего электрического наставника.

В тюрьму он попал случайно. Прибавил себе пару годков и его взяли со всеми.

Про уборку он напомнил не просто так. Обычно он убирал камеру вместо Троцкого, за что тот ему отдавал папиросы. А он уже менял их на скабрезные картинки. Владимир Ильич в этом угрозу марксизму не усматривал и сам интересовался картинками.

— Так что? — повторил Бонч-Бруевич.

Ему, определенно, хотелось свежих картинок.

— Успеется, Боня, успеется. Все это мелкое, суетное, — отозвался Троцкий.

Судя по всему, у него или не нашлось в этот раз папирос. Или он решил их променять на что-то иное.

— А что главное? — не унимался Бонч-Бруевич.

— Философия, осмысление жизни.

— Что-то я не понимаю.

— Скажи, Боня, веришь ли ты в народную мудрость?

— Владимира Ильича? — простодушно переспросил тот.

— В широком философском смысле.

— Ну, конечно, верю.

— Вера — это догматизм и начетничество.

— Значит нельзя верить?

— Надо убедиться в ее достоверности на практике. Практика — критерий истины. Слышал?

— Да, а как это сделать?

— Видишь в углу веник?

— Вижу.

— Попробуй его сломать.

Бонч-Бруевич взял веник и, тужась, добросовестно попытался его повредить. Он кряхтел, краснел. Но все было напрасно.

— Видишь! — наставительно поднял вверх указательный палец Троцкий. — А теперь развяжи веник.

— Зачем?

— Действуй. Потом узнаешь, — взбодрил его Лев.

Бонч-Бруевич добросовестно исполнил просьбу старшего.

— А теперь ломай по прутику!

Юноша легко и без усилий принялся ломать разрозненные части веника.

— Получается! — восхитился он, с восторгом взирая на старшего товарища.

— Чем это вы занимаетесь? — оторвался от своих раздумий Владимир Ильич.

— Учу молодежь на жизненном опыте постигать философские истины.

— Какие же?

— Практика — критерий истины. Сила — в единстве.

— А зачем веник испортили?

— Целый веник не ломался. А по одному прутику — запросто, — сообщил Бонч-Бруевич.

— После постижения этой истины уже нельзя производить уборку.

— Ну да, — подтвердил Троцкий. — Инструментарий-то разломан.

— Можно убрать завтра, — подсказал Бонч-Бруевич.

— Можно. Только завтра будет очередь Феликса Эдмундовича. Ай да Лева! Ну, хитрован! Ха! Ха! Ха!

Владимир Ильич заливисто рассмеялся. А Троцкий широко развел руки. Что ж, мол, виноват. Исправлюсь.

Наука философия — царица наук — зародилась, как известно, в теплых южных краях. Где-то в районе Индии. И это очень понятно — почему.

Сравните в историческое далеко жизнь человека южного, индуса, к примеру. И северного — ну, скажем, англичанина.

Индусу хорошо. В его краях круглый год — лето. Солнце, тепло, еда сама растет на деревьях. Руку поднял — и вот тебе: хочешь — банан, хочешь — финик, а хочешь — настоящий кокосовый орех.

И об одежде заботиться не надо — нацепил пальмовые ветки ниже пупка и вполне достаточно. И о жилище голова не болит — шалашик из веток соорудил и живи. Не жизнь — вечный праздник. Времени свободного полно, сиди в тенечке и рассуждай о вечном.