Владимир Сумин - Байки из мавзолея. Роман в анекдотах

С другой стороны, возраст поджал и разбрасываться женихами в таких годах глупо. Словом, расчета в этом браке было больше, чем страсти или любви.

Есть к этому и подтверждающий фактец: супруги спали в разных комнатах: он — у себя в кабинете, она — вместе с детьми.

Материальное положение семейства Ульяновых вряд ли назовешь блестящим. Илья Николаевич хоть чиновником был и не мелким, и в доме имелись и няня, и кухарка. Но все же при неработающей жене и шести детях деньги приходилось считать.

А в начале их семейной жизни денег совсем не хватало. И Илье Николаевичу приходилось даже брать учеников.

Мария Александровна домашнее хозяйство вела рачительно, экономно. Лично следила за покупками. Сама шила для детей. Причем, с запасом, на вырост.

За расчетливость и скуповатость соседи прозвали Марию Александровну «немкой».

С детьми было не гладко. Дети напрягали, внушали тревогу.

Старшая дочь, первенец Анна родилась нервной. Если во время кормления кто-то входил, она прекращала есть, плакала и долго не могла успокоиться.

Второй ребенок — сын Саша — казался тихим и послушным мальчиком. И кто ж знал, каким он станет потом.

Третья — девочка Оля — умерла во младенчестве. Этим именем назвали еще одну девочку, которая родилась сразу за вторым мальчиком — Володей.

Знающие предупреждали:

— Нельзя!

И оказались правы. Оля номер два умерла совсем молодой девушкой.

У Володи тоже были свои особенности. Это смех. Когда он смеялся, он не просто смеялся. Он хохотал. Громко, мощно. Так что, когда ему вступало — мухи на лету дохли.

Были и еще двое младших — Мария и Дмитрий.

А еще ей предстояло пережить и казнь сына, и раннюю смерть мужа — Володе тогда еще не было и шестнадцати, и младших детей нужно было поднимать, ставить на ноги.

Но это будет потом, позже. А пока дети еще маленькие, она вся в заботах и хлопотах, в нудном и монотонном, в бесконечном домашнем труде.

Вряд ли все это ей нравилось. Вряд ли это было то, что она ожидала от жизни. Это рождало раздражение, чувство неудовлетворенности.

Илья Николаевич от домашних дел уходил в работу, погружался в нее глубоко и всерьез. А вот у супруги такой отдушины не было.

А теперь попробуйте соединить все в одно: и впитанное чувство от отца, и свою скучную и однообразную семейную жизнь, болото бесконечных домашних дел. И все это изо дня в день, копиться, вспухает, точно гнойный нарыв. Чтобы однажды прорваться.

На кого? Муж постоянно на работе, в разъездах. А кто всегда рядом? Дети! Конечно же, дети! И ей с ее профессиональными знаниями дипломированной учительницы младших классов совсем нетрудно достучаться до их сердец.

Теперь легко понять, что же произошло с ее средним сыном. Которому со стороны отца от дедушки досталось ущербное строение головного мозга. А от дедушки со стороны матери — ненависть к окружающему миру.

Сочетание наследственного и приобретенного вошло неожиданно в сильный резонанс. Прошлое и настоящее слились, чтобы стать будущим. Которое завершилось мы уже знаем чем.

Как сложилась судьба наших революционных марксистов после достижения цели? Да по-разному, по-всякому.

Владимир Ильич поцарил. Но недолго. И ушел из жизни в слабоумии и маразме в еще далеко не старческом возрасте.

Надежда Константиновна дотянула до семидесяти. Может, могла бы и больше. Подвела ее любовь к сладкому. Отведала она на свой день рождения тортик и отправилась в мир иной. Видать, тортик, который подарил ей Коба, оказался с дефектом.

Бухарин, Зиновьев, Рыков, Каменев отклонились от линии партии. А линия эта — вроде тонкой стальной струны, натянутой чуть выше плеч. Пока человек идет правильно, он ее не замечает. А сделал шаг в сторону, струна впивается в шею. И головы как не бывало. Не повезло им, очень не повезло. Рано они исчезли и из коммунистической жизни, и человеческого бытия.

Троцкого тоже бросало в разные стороны. Но успел уехать. И далеко — аж в страну Мексика. Правда, знал много. И к тому же не молчал, а говорил и писал. То, что знал. Пришлось ситуацию разруливать ледорубом.

Буденный прожил лет сто или сто двадцать. Любил он коняшек и свежий воздух. Маршалом служил. Тянули его, тянули в академию, а он — ни в какую. Четыре класса образования было, а понимал: ученье — свет, а неученье — жизнь.

Чапаев так и не научился плавать. Не успел. Задумал сразу, без подготовки перемахнуть реку Урал. Понадеялся и на знание марксизма, и на свою партийную принадлежность. А — не помогло.

Кржижановский оказался в числе долгожителей. Восемьдесят семь лет — хороший человеческий век. А все потому, что в политику не лез, занимался тем, что умел — своим делом. Был председателем комиссии по ГОЭЛРО. А потом трудился директором электрического института.

Был у него в жизни один серьезный момент. Пригласил его к себе товарищ Сталин.

— Слышал, вы стихи сочиняете, — спросил он главного электрика.

— Так, Иосиф Виссарионович, балуюсь, — смутился тот.

— Мне сказали, что про Владимира Ильича вы даже написали сонет.

— Было, — подтвердил тот. — А откуда вы знаете?

— Знаю, — сделал товарищ Сталин неопределенный жест рукой. — Скажите, а почему вы про меня ничего не пишете?

Кржижановский знал, что стихи про товарища Сталина уже написал некий поэт. Даже знал эти стихи. И как не старался их забыть, одна строчка ну никак не выходила из памяти:

«Мы живем, под собою не чуя страны…»

Он помнил и как сложилась судьба этого поэта. Поэтому ответил:

— Не хватает таланта, чтобы достойно отразить ваши достижения.

— А на Владимира Ильича хватило?

— Вроде того.

— Выходит, он как бы помельче меня?

— Именно так, Иосиф Виссарионович.

— Ладно. Ступайте. А стихи бросьте. Нужно решать важные государственные дела.

Николай Семашко стал-таки министром здравоохранения. Наладил санитарную службу и очень гордился тем, что никто из революционеров не болел нехорошими болезнями.

— Главное — профилактика! — напутствовал он молодых.

И тоже дожил до своей естественной кончины. Хотя был один эпизод.

Когда Владимир Ильич умер, министр сразу дал команду на извлечение мозга. Мол, мозг такой выдающейся личности должен быть изучен. И неожиданно этим очень угодил Кобе, который тогда примеривал на себя роль вождя.

Коба слыл атеистом, но мама в детстве заложила ему веру глубоко. И он помнил о возможности воскресения. И сильно по этому поводу нервничал. Хотя внешне себя не выдавал. Ну, а тут уж коли и произойдет чудо — оживление человека, — он будет без мозга, а, значит, ему не конкурент.

Бонч-Бруевич нашел себе удачную нишу в жизни. И пережил вождя. Он двинулся в историческую науку и стал в ней аж доктором. Заведовал музеем революции. И делал это правильно и грамотно. Знал, какие революционные экспонаты куда поставить. Что — определить на видное место, что убрать подальше. Или вообще задвинуть в загашники. Так и прожил свою жизнь без глубокой печали.