О. Генри - Исповедь юмориста - английский и русский параллельные тексты

There was my table and chair, writing pad, ink, and pipe tray. And all the author's trappings-the celery stand full of fresh roses and honeysuckle, last year's calendar on the wall, the dictionary, and a little bag of chocolates to nibble between inspirations. Оказывается, мне уже был приготовлен стол и стул, блокнот, чернила и пепельница, а также все остальное, что полагается настоящему писателю: вазочка с только что срезанными розами и жимолостью, прошлогодний календарь на стене, словарь и пакетик шоколадных конфет -лакомиться в промежутках между приступами вдохновения. Dear girl! Милая Луиза! I sat me to work. Я засел за работу. The wall paper is patterned with arabesques or odalisks or-perhaps-it is trapezoids. Обои в моем кабинете были расписаны арабесками... или одалисками, а может быть, трапецоидами. Upon one of the figures I fixed my eyes. I bethought me of humor. Упершись взглядом в одну из этих фигур, я сосредоточил свои мысли на юморе. A voice startled me-Louisa's voice. Я вздрогнул, - кто-то окликнул меня. "If you aren't too busy, dear," it said, "come to dinner." - Если ты не очень занят, милый, - сказал голос Луизы, - иди обедать. I looked at my watch. Я взглянул на часы. Yes, five hours had been gathered in by the grim scytheman. Да, страшная старуха с косой уже забрала себе пять часов моей жизни. I went to dinner. Я пошел обедать. "You mustn't work too hard at first," said Louisa. - Не надо тебе переутомляться, - сказала Луиза.

"Goethe-or was it Napoleon?-said five hours a day is enough for mental labor.	- Г ете - или кто это, Наполеон? - говорил, что для умственной работы пять часов в день вполне достаточно.
Couldn't you take me and the children to the woods this afternoon?"	Хорошо бы нам после обеда сходить с ребятами в лес.
"I am a little tired," I admitted.	- Да, я немножко устал, - признался я.
So we went to the woods.	И мы пошли в лес.
But I soon got the swing of it.	Но скоро я втянулся.
Within a month I was turning out copy as regular as shipments of hardware.	Через месяц я уже сбывал рукописи без задержки, как партии скобяных товаров.
And I had success.	Я познал успех.
My column in the weekly made some stir, and I was referred to in a gossipy way by the critics as something fresh in the line of humorists.	О моих фельетонах в еженедельнике заговорили. Критики снизошли до утверждения, что я внес в юмористику новую, свежую струю.
I augmented my income considerably by contributing to other publications.	Для приумножения своих доходов я посылал кое-что и в другие журналы.
I picked up the tricks of the trade.	Я совершенствовал свою технику.
I could take a funny idea and make a two-line joke of it, earning a dollar.	Забавная выдумка, воплощенная в двух стихотворных строках, приносила мне доллар.
With false whiskers on, it would serve up cold as a quatrain, doubling its producing value.	Я мог приклеить ей бороду и подать ее в холодном виде как четверостишие, тогда ее ценность возрастала вдвое.
By turning the skirt and adding a ruffle of rhyme you would hardly recognize it as vers de societe with neatly shod feet and a fashion-plate illustration.	А перелицевать юбку да прибавить оборочку из рифм - и ее не узнаешь: это уже салонные стишки с иллюстрацией из модного журнала.
I began to save up money, and we had new carpets, and a parlor organ.	Я стал откладывать деньги, мы купили два ковра и фисгармонию.
My townspeople began to look upon me as a citizen of some consequence instead of the merry trifler I had been when I clerked in the hardware store.	В глазах соседей я был уже не просто балагур и остряк, как в дни моего бухгалтерства, а гражданин с некоторым весом.
After five or six months the spontaniety seemed to depart from my humor.	Месяцев через пять или шесть мой юмор стал утрачивать свою непосредственность.
Quips and droll sayings no longer fell carelessly from my lips.	Шутки и остроты уже не слетали у меня с языка сами собой.
I was sometimes hard run for material.	Порой мне не хватало материала.
I found myself listening to catch available ideas from the conversation of my friends.	Я ловил себя на том, что прислушиваюсь - не мелькнет ли что-нибудь подходящее в разговорах моих друзей.
Sometimes I chewed my pencil and gazed at the wall paper for hours trying to build up some gay little bubble of unstudied fun.	Иногда я часами грыз карандаш и разглядывал обои, силясь создать веселенький экспромт.
And then I became a harpy, a Moloch, a Jonah, a vampire, to my acquaintances.	А потом я превратился в гарпию, в Молоха, в вампира, в злого гения всех моих знакомых.

Anxious, haggard, greedy, I stood among them like a veritable killjoy.	Усталый, издерганный, алчный, я отравлял им жизнь.
Let a bright saying, a witty comparison, a piquant phrase fall from their lips and I was after it like a hound springing upon a bone.	Стоило мне услышать острое словцо, удачное сравнение, изящный парадокс, и я бросался на него, как собака на кость.
I dared not trust my memory; but, turning aside guiltily and meanly, I would make a note of it in my ever-present memorandum book or upon my cuff for my own future use.	Я не доверял своей памяти: виновато отвернувшись, я украдкой записывал его впрок на манжете или в книжечку, с которой никогда не расставался.
My friends regarded me in sorrow and wonder.	Знакомые дивились на меня и огорчались.
I was not the same man.	Я совсем изменился.
Where once I had furnished them entertainment and jollity, I now preyed upon them.	Раньше я веселил и развлекал их, теперь я сосал их кровь.
No jests from me ever bid for their smiles now.	Тщетно они стали бы дожидаться от меня шуток.
They were too precious.	Шутки были слишком драгоценны, я берег их для себя.
I could not afford to dispense gratuitously the means of my livelihood.	Транжирить свои средства к существованию было бы непозволительной роскошью.
I was a lugubrious fox praising the singing of my friends, the crow's, that they might drop from their beaks the morsels of wit that I coveted.	Как мрачная лисица, я расхваливал пение моих друзей-ворон, домогаясь, чтобы они выронили из клюва кусочек остроумия.
Nearly every one began to avoid me.	Люди стали избегать моего общества.
I even forgot how to smile, not even paying that much for the sayings I appropriated.	Я разучился улыбаться - даже этой цены я не платил за слова, которые беззастенчиво присваивал.
No persons, places, times, or subjects were exempt from my plundering in search of material.	В поисках материала я грабил без разбора, мне годился любой человек, любой сюжет, любое время и место.
Even in church my demoralized fancy went hunting among the solemn aisles and pillars for spoil.	Даже в церкви мое развращенное воображение рыскало среди величественных колонн и приделов, вынюхивая добычу.
Did the minister give out the long-meter doxology, at once I began:	Едва священник объявлял "славословие великое", как я начинал комбинировать:
"Doxology-sockdology-sockdolager-meter-meet her."	"Славословие - пустословие - предисловие -великое - лик ее..."
The sermon ran through my mental sieve, its precepts filtering unheeded, could I but glean a suggestion of a pun or a bon mot.	Всю проповедь я процеживал как сквозь сито, не обращая внимания на утекавший смысл, жадно ища хоть зернышка для каламбура или bon mot.
The solemnest anthems of the choir were but an accompaniment to my thoughts as I conceived new changes to ring upon the ancient comicalities concerning the jealousies of soprano, tenor, and basso.	Самый торжественный хорал только служил аккомпанементом к моим думам о том, какие новые варианты можно выжать из комической ситуации: бас влюблен в сопрано, а сопрано - в тенора.
My own home became a hunting ground.	Я охотился и в собственном доме.

Читать дальше