Александр Шляпин - Максимовна и гуманоиды

Изрядно околев, Семен ввалился в деревенскую котельную. Нюрка к своему заработку доярки, еще прирабатывала истопником, чтобы содержать пятерых детей, которых она родила от разных мужчин. Усевшись на топчан, напротив котла, он взглянул в запыленный осколок зеркала и потрогав вздувшиеся уста, простонал. Грудной рык вырвался из его нутра, напугав даже Нюрку, которая даже трижды перекрестилась.

– Ты мне Нюрка, шправку напр – напр – напрши! Дря моей Анюты! Напр – напрши, что я к шалезяке швоей ха – харей прилипт!

– Да! Анюта ввалит тебе Сеня, как коню германскому! На кой хрен ты полез целоваться с этой железякой? Невошь ты забогатеть так хочешь, что свою харю в такой мороз суешь туда, куда мой кобель свой хвост не совал? – спросила Нюрка.

– Ничехо тшы Нюрка, не понимашь. В этой шалезяке тонн двадцать чистого люминия. А може и еще какой хрени? Шла бы ты, к своим коровам, да начинала бы доить, а то молоко перегорит. Тогда тебе предшедатель тошно, как коню навалит. Тшы мне шпрафку будешь пишать?

– А что я тебе напишу? – спросила Нюрка, сворачивая «козью ножку» из собственного самосада.

– А напиши так – Я, Матренкина Нюрка, наштоящей шпрафкой жаверяю, что Шемен Морозофф, в шкобках Гутенморген, получил проижводственную травму в виде обморожения ротовых конешностей, то ешть губьев. Поштавь свою подпишь.

Нюрка, взяв тетрадный лист, посередине вывела:

Справка.

Ниже она написала:

«Настоящая справка дана Семену Морозову для предъявления жене Аньке, которая подтверждает, что он в новогоднюю ночь получил обморожение рта в результате прилипания к металлическому предмету округлой формы неизвестного происхождения (предположительно НЛО)».

– Тшы что, дура? Какой на хрен НЛО? Это же корыто для молока ш худолеффшского шыр —жавода. Мне так Шумахер шказал!

– Ты, Семен, сам дурак! Я же видала, как это корыто худолеевского сыроваренного завода над деревней летало, пока не шмякнулось в огород к Канонихе! Я давеча вышла покурить на свежий воздух, гляжу, а это корыто без звуку в воздухе висить, а потом, как полетить – туды, сюды, туды, сюды! Я думала, померещилось мне, а оно во как…

– Тшы, Нюрка, никому не гофори! Я тебя денех дам, чтоб ты молчала. Народ, как прожнает про тарелку, понаедут к нам вшякие профессоры со швоими приборами. Шкажуть, радиация у наш! Жаберуть этот тазик, да ф Мошкву швою шволокут. Они, гады ученыя, фсе в швою Мошкву волокут, что крыши амбарные! А мы по вешне на этой тарелке жемлю пахать будем. Шолярки не надо, ГШМу вшякого не надо. Прифяжем её к плухам, да айда мужички, жемлю пахать и шеять! Ты ж, Нюрка, перфая будешь картошки шажать? – прошепелявил Гутенморген, уговаривая доярку никому не говорить об инопланетном корабле.

– А как же, милок, без картошки – то? У меня пять ртов и все жрать хотят. Нет, мне без картошки никак нельзя! А коли к нам её хозяева наведаютси? Та давай нашего брата швоими лазарями, да атомами палить, да люд земной изничтожать, как когда—то германец изничтожал? Что ты тогда скажешь?

– Какие, лажари дура?! Какие, на хрен, атомы?! Видали мы их лажари! У наш такое оружие ёсь! Мы их вилами, да топорами, как наши деды германца шупоштата били! До Марса ихнего долетим и жнамя победы на Рейхштаг поштавим!

Долго ли коротко ли Семен спорил с Нюркой, но все же уговорил её никому ничего не говорить. Хотя сам Гутенморген знал, что уже сегодня всё село Горемыкино будет знать о нашествии инопланетного разума на российскую глубинку. Нюрка хоть и поклялась гвоздем, на котором висит портрет её дедушки белогвардейца, только для нее эта клятва ничего не стоила. Нюрка имела настолько буйную фантазию, почерпанную из книг великих фантастов, что могла к уже свершившемуся факту добавить такое, что к вечеру из Горемыкина вполне могут потянуться в район толпы беженцев.

Неистовое мычанье коров на ферме оторвало Нюрку от общения с шепелявым Гутенморгеном.

– Во, завелись, будто все разом рожать удумали! Сейчас, сейчас уже иду! – сказала она сама себе и, включив доильный аппарат, вышла из котельной на дойку.

Семен воспользовавшись, случаем отсутствия доярки, тихо вышел на улицу и приблизился к уже своему внеземному аппарату. Озираясь по сторонам, он приложил руку к пластинке. Когда межгалактическое судно распахнулось, Морозов влез в него и расположился в кресле.

– «Шваливать надо! Бабы пойдут на дойку, да увидят мой аппарат и тогда жди гоштей иж штолицы», – сказал он сам себе, и уселся в кресло, как у себя дома перед телевизором.

Все произошло, как и прошлый раз. Аппарат ожил, приподнялся и Семен Морозов волей своего разума направил его в сторону своего дома. «Таз» послушно скользнул над снежной целиной, приподнимаясь только над заборами, кустами, деревенскими хатами и хлевами. Он, шел на минимально низкой высоте, словно старался слиться с серебристым земным покровом и лишь слегка поблескивал металлическими боками в холодном свете Луны.

К трем часам ночи, наступившего нового года слегка уставшая от концерта Максимовна, собрала всех доморощенных актеров и приближенных к массовой культуре в помещении «красного уголка». Запланированные новогодние торжества успешно финишировали. Теперь наступало личное время – время разговения и культурного застольного отдыха. Народ не причастный к деревенской элите, неспешно расходился по домам. Деньги, отпущенные отделом культуры района, были на этот раз освоены до копейки. Атмосфера необузданного торжества в доме культуры была переведена в состояние вялотекущих танцевальных ритмов.

Шумахер не смотря, на все приключения, вернулся в «храм культуры» нации с четырьмя бутылками самогона. В «красном уголке» былых времен, на кумачовых скатертях коммунистического бытия, словно на свадьбу, был накрыт корпоративный стол. Каждый горемыкмнец, приходивший в клуб на празднование нового года, считал своим долгом принести с собой подарочное подношение для заведующей клуба и сельских актеров, занятых в новогоднем спектакле. Все дары складывалась на биллиардный стол под образами и знаменами колхоза «Красный пахарь».

Зеленого сукна на столе не было уже лет пять. Чтобы не пропадала добру, Галька —гражданская жена Сашки Зека в одну из ночей аккуратно экспроприировала сукно, очарованная его цветом и добротной фактурой. С тех пор свиновод Сашка Зек, с гордостью носил зеленые штаны, выдавая их авторским творением Вячеслава Зайцева.

Сашка Зек был знаменит тем, что «на зоне», где он когда – то отбывал наказание, приобрел редкую специальность «кольщика». Благодаря его умелым рукам и художественному таланту, половина деревенских мужиков ходили в эксклюзивных наколках. Они украшали их тела в различных и даже интимных местах, которые могли радовать взор, только очень близким родственникам. Однажды по—пьянке, напоив свинью водкой, он наголо обрил её опасной бритвой. Пока свинья валялась, как «свинья» в состоянии алкогольного опьянения, Саша так разрисовал «машинкой» её тело татуировками, что она стала похожа на настоящую палехскую шкатулку. На работу свинаря, а по совместительству клубного художника, прибежала глядеть вся деревня. Народ каталась покатом, умирая от смеха. Наколотые на свиных боках картинки Сашка взял из старого журнала «Крокодил».