Array Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

С полисменом поневоле
Должен я хлеб-соль вести:
Иль они со мною в доле,
Или я у них в части́.

Резец истории тебе, ханжа лукавый,
Глубоко начертит на гробовой плите:
«Он знаменье креста творил рукою правой,
А левой распинал народы на кресте».

Долго на бороды длилось гоненье, но сняли опалу.
Всем теперь ясно, куда либерализм этот вел.
Слышатся толки везде о земских соборах и думах.
Как же, «уставя брады», в них без бород заседать?

Тошно из уст его слышать и самое слово Свобода.
Точно как будто кастрат стал о любви рассуждать.

Много у нас толковали в журналах о прессе свободной.
Публика так поняла: гни нас свободно под пресс!

Преданность вечно была в характере русского люда.
Кто же не предан теперь? Ни одного не найдешь.
Каждый, кто глуп или подл, наверное, предан престолу;
Каждый, кто честен, умен, предан, наверно, суду.

Каторгу даже и казнь именуют указы взысканьем:
Взыскан (так понимай!) царскою милостью ты.

Дайте мне слово не думать о кознях подземных
и вредных,
Хоть за вами следить будут шпионы везде.

«Меньше пекись о земном — и в царствии будешь
небесном!»
Новый земский устав прямо нас в рай приведет.

Друг мой, вот тебе совет:
Если хочешь жить на свете
Сколь возможно больше лет
В мире, здравье и совете, —
Свежим воздухом дыши
Без особенных претензий;
Если глуп — так не пиши,
А особенно — рецензий.

Судьба весь юмор свой явить желала в нем,
Забавно совместив ничтожество с чинами,
Морщины старика с младенческим умом
И спесь боярскую с холопскими стихами.

Да будет омрачен позором,
Да будет жертвою вражды,
Кто назовет постыдным вздором
Листки печатной ерунды!
Певцы волны, луны и девы!
Тащите смело из гробов
Полуистлевшие напевы
Червями съеденных стихов.
Все ваши вирши и творенья
Перенесет из века в век,
Претерпевая все гоненья,
Распространитель просвещенья
И лев сезона — Лев Камбек.

Юмористическим чутьем
Под вашей докторскою тогой,
Под вашим мудрым париком,
В изгибах речи вашей строгой
Нагайку чуем казака,
Хоть видим в выпушках, петличках
И в полемических привычках,
Что вы не нашего полка.

«Кто больше всех благонамерен?»
— «Аскоченский, я в том уверен».
— «А более его?»
— «Ну, Павлов», — отвечаю.
«А более его?»
— «Чичерин».
— «А более его?»
— «Не знаю».

Пчелка златая,
Что ты жужжишь?
Немцев ругая,
Русских смешишь,
Красть на пожаре?
Что ты, mein Gott! [87] Боже мой! (немецк.) — Ред.
Немец умнее
Средство найдет.

Поэт, благодарю! Ваш «Лев» — прекрасный лев:
В тех, кто читал Барбье, он возбуждает гнев.
Вы промах сделали в заглавии, однако;
Прибавить нужно бы: «Се лев, а не собака».

Сто человек никак ты запер в казематы,
И мало всё тебе, всё мрачен, как чума, ты!
Утешься, ведь господь царя благословил —
Отвел от родины тягчайший из ударов!
«Эх, братец! черт ли в том! Ведь я бы заморил
Сто тысяч в крепости, когда б не Комиссаров!»

Холеру ждали мы, и каждый был готов
Диету соблюдать и жить себе здорово.
Но фурия хитра: надула докторов —
Прислала за себя из Вильны Муравьева.

Поверь, для всех смешон шпионский твой задор
С твоим доносом заученным,
Как разрумяненный трагический актер,
Махающий мечом картонным.

Как не вскрикнуть тут с поэтом [88] Ф. Тютчев, «Эти бедные селенья» и пр. :
Край родной долготерпенья!
Если розги в крае этом —
Лучший метод просвещенья?
Ладно всё. Отец не спорит
И нисколько не в обиде,
Хоть всю школу перепорет
Кроткий пастырь в пьяном виде.

Гоняйся за словом тут каждым!
Мне слово, ей-богу, постыло!..
О, если б мычаньем протяжным
Сказаться душе можно было!

Чудная картина!
Грезы всюду льнут;
Грезит кустик тмина,
Грезит сонный пруд,
Грезит георгина,
Даже, как поэт,
Грезит у камина
Афанасий Фет.
Грезит он, что в руки
Звук поймал, — и вот
Он верхом на звуке
В воздухе плывет,
Птицы ж щебетали:
«Спой-ка нам куплет
О „звенящей дали“,
Афанасий Фет».

Прохожие! забудьте зло
И, успокоясь понемногу,
Скажите здесь: о, слава богу,
Что это было да прошло!

Эта драма назваться должна,
Чтоб избегнуть скандала немалого,
Уж совсем не «Чужая вина»,
А вина господина Устрялова.

«В путь-дорогу!» — новейший роман.
Для какой же он публики дан?
Да спасут Боборыкина боги:
Сбился он и с пути и с дороги.

На сцене видя пьесу эту,
Я об одном лишь плакал факте,
Что Боборыкину карету
Не предложили в первом акте.

Доктора в леченье странны.
Все они — не смело ли? —
Говорят: морские ванны
Многим пользу делали.
Эта книга тоже «море
Взбаламученное»,
Встретит в ней большое горе
Грудь измученная.